Суровая путина - [8]

— Да ты кто такой? Что ты за цаца такая, что пришел сюда распоряжаться? — гневно выкрикнул Полякин, колыхнув животом.

Осознав вдруг всю дерзость непрошенного посетителя, он стал теснить его к двери, размахивая кулаками. Аниська отступал, спокойно усмехаясь:

— Да вы не шумите, а уплатите деньги по-хорошему. А ежели вам жалко, скажите. Знать будем вашу добрость.

Заложив руки в карманы штанов, Аниська уперся плечом в дверь, небрежно выставил ногу, презрительно щурил затуманенные злостью глаза.

— Что? Понравились чужие рыбальские копейки, да? Какие медом, небось, помазанные, — сладкие. Вы их понюхайте, Осип Васильевич. Они аристарховскими сиротскими слезами пропитаны… — Аниська оскалился! — A-а… Вы, должно, их на панихиду Аристархову оставили, да?

— Вон! — взвизгнул Полякин. — Гриша, чего же ты смотришь?

Леденцов услужливо вывернулся из-за стола, схватил Аниську за воротник грубой просмоленной рубаха.

Все остальное произошло очень быстро.

Выпростав из кармана каменно-твердый кулак, Аниська с силой двинул им в толстое ненавистное лицо Гриши и, почувствовав приятное облегчение, ударил счетовода, уже лежачего, еще раз в пухлый выбритый подбородок.

Не слушая отчаянных выкриков прасола, Аниська выскочил из конторы, рысью побежал между бочек и ящиков к реке.

Широкоплечий грузчик лениво преградил ему путь. Аниська рванулся, оставив ему рукав, в несколько прыжков достиг берега.

Егор кинулся навстречу сыну.

— В какое дело влип, говори, чортов сын?

— После расскажу, а сейчас тикать надо, папаня! — кинул Аниська, отпихивая каюк от берега и залезая в него.

Илья, крутивший цыгарку, опустил в недоумении кисет.

— Гляди, кум, никак, сам прасол сюда жалует. Аниська, что ты натворил, а? Тю-у, всей бандой сюда бегут.

Егор, переживший не одну проказу сына, только руками разводил.

Аниська уже сидел в каюке, потряхивая взлохмаченным чубом, отгребался от берега.

По пояс в воде за каюком брел Васька, выслушивал торопливые приказания друга.

— Вечерю, когда смеркнется, в займище доставишь. Свистнешь три раза — отзовусь, — торопливо наказывал Аниська.

Все еще ничего не понимая, Егор стоял на берегу.

И только Панфил да лежавший попрежнему под сараем Шарапов тихонько догадливо посмеивались.

Отплыв на середину Донца, стоя в каюке и размахивая, картузом, Аниська выкрикнул с презрением и досадой столпившимся на берегу грузчикам:

— Ну чего всполошились, трусы чортовы?! Не вздумайте искать по дурости. Все одно не дамся.

Подогнав каюк к противоположному берегу, он скрылся в камыше.

Со стороны конторы спешил к берегу прасол. Глаза его напряженно выискивали кого-то среди рыбаков.

— Где Егор Карнаухов? — грозно опросил Полякин.

Егор выступил:

— Я… Что случилось, Осип Васильевич? Никак, побили кого?

Ткнув пальцем в Карнаухова, Аристархова и Илью, прасол неожиданно выпалил:

— Ты, Егор, и ты, Семушка, и ты, Спиридон, сейчас же забрать селедку обратно. Григорьевич! — обернулся он к вымазанному с головы до пят рыбьей слизью весовщику, — сгрузи им селедку обратно, сколько принял. Да только ихнюю. Обязательно!

Григорьич, хромой и хилый мужик, покорно заковылял в весовую.

Егор, Илья и Панфил ошалело переглянулись.

— За что же такое издевательство? Купили селедку, а теперь назад? Ведь пропадет же она! — рванулся было к прасолу Егор.

Илья опять остановил его.

— Не горячись. Не так узелок завязался, чтоб враз его распутать. Да за нас, кажись, хлопчик твой добре отблагодарил. Глянь-ка на Гришку — вот разукрасился, а?

У дверей весовой стоял Леденцов. Лицо его было до самых глаз обвязано мокрым платком, чесучовая косоворотка ало пятнилась.

Громко, так, чтобы все слышали, прасол распорядился:

— Ты, Гришенька, деньги подожди ватагам выдавать. Подождут, небось, до субботы.

— Ну, посыпались теперь милости, — загалдели ожидавшие расчета рыбаки. — И где вы взялись со своей селедкой? Это все вы виноваты, — набросились они на Егора, Илью и Панфила.

— Вон кого вините, — показал Илья на Аристархова и горько усмехнулся. — Глядите на нашего писаного красавца. Не пришлось бы и вам когда-нибудь вот так виниться перед прасолом.

Семен сидел, прислонясь спиной к сараю, уткнув подбородок в колени, тихонько покашливал. Из весовой прямо на песок выбрасывали сельдь.

Зной беспощадно сушил ее; словно жирея, она набухала под ним, тускло блестя грязной чешуей. Торопливо укладывая ее в корзину, ворчал сквозь стиснутые зубы Илья:

— Эх, пропала селедочка! Не посчастливилось ей нынче через Прасолову добрость.

5

Поддерживая повязку, надвинув на глаза соломенную фантоватую шляпу — «панаму», Гриша Леденцов шагал по пыльной дороге. Иногда он оглядывался на тяжело идущего позади прасола, и его пухлые щеки до ушей заливались гневным румянцем.

Обидно было Леденцову, что он, сын обедневшего лавочника, вынужден служить у прасола — служить по воле отца, надеявшегося женитьбой сына на прасольской дочке поправить свое пошатнувшееся состояние. Да к сам Гриша не прочь был урвать кое-что из полякинских капиталов, а поэтому терпел от рыбаков всякие незаслуженные, как он сам думал, оскорбления и унижения. Но сегодня его терпению чуть не пришел конец: твердый кулак Аниськи пробудил в Грише на время усыпленную гордость.