Суровая путина - [57]

Саженях в пятидесяти пихрецы остановились.

— Эн, кто там? Не сходь с места!

Аниська узнал голос вахмистра.

— Пущай подъедут, — обернулся он к Малахову. — Их двое, а нас шесть. Неужели не справимся?

— Такой уговор был, чтоб справиться, — ответил Малахов пряча за спиной берданку.

Вахмистр и тонкий, затянутый в шинель пихрец — это был Мигулин — подъехали к месту облова.

Устало дыша, вахмистр первым подлетел к Аниське.

— А-а, попался, заглавный круток! Вот когда я с тобой посчитаюсь!

Больше он не успел ничего сказать. Аниська, пятившийся назад, вскинул винтовку, выстрелил вахмистру в живот. Удивленно ахнув, Крюков скорчился, медленно слег на лед.

Мигулина враз окружили Илья и Кобцы.

— Братцы, родимые, не губите! — взмолился он, цепляясь за холодные руки рыбаков.

Аниська, задыхаясь, хрипел ему в лицо:

— А ты с вахмистром сколько рыбалок загубил? Подсчитать?

Мигулин всхлипнул, упал на колени.

Аниська ударил его в грудь прикладом что было силы.

Казак опрокинулся, смертно закатив глаза, хватая руками воздух.

— Прикончим его, — морщась, предложил Пантелей Кобец..

— Вяжи его, Анисим…

Аниська привязал к ногам Мигулина веревку.

— Окунай! — распорядился Малахов..

Пихреца опустили в прорубь. Панфил, царапая костылем лед, стоял у соседней проруби, ловил багром веревочную петлю. Мигулина протянули подо льдом. Окоченелое тело пихреца в облепившей его мокрой шипели на минуту вынырнуло.

— Братцы! — пронесся над затоном умоляющий хрип.

Пихрецу дали отдышаться, потом Аниська снова потянул за веревку. Еще раз голова Мигулина, безжизненно болтаясь, зевая раскрытым ртом и захлебываясь, показалась из черной, как смола, воды.

Чтобы не делать лишнего шуму, ударили Мигулина прикладом в темя, и туда же, в прорубь, столкнули вахмистра.

Легкая седая тучка надвинулась на гирла, заслонив, свет звезд. Запорошил снег, укрывая подмерзающую на льду темную лужу крови. А через полчаса к месту расправы подъехал верховой. Он долго кружил вокруг проруби. Конь пугливо всхрапывал, потом, пришпоренный всадником, поскакал по направлению, к скачковому становищу.

33

По обледенелому взморью, до самого Таганрога крутии ехали, безжалостно нахлестывая запаренных лошадей.

Аниська бежал впереди на коньках, с нетерпением ища воспаленными глазами желанные, как никогда, огни города.

Устало двигая ногами, старался не отступать от него Васька. Лицо его все еще чернил страх, немое изумление застыло в округленных глазах.

— Анися, застигнут нас. Згинем мы, а? Вот и убивцы мы, — бормотал он.

Аниська приостановился. Чуждо, отдаленно прозвучал в утренней тишине его голос:

— А ты думал как? Клин клином вышибают… Слыхал?

Сдвинув на затылок треух, снова налег на коньки.

Остальной путь бежали молча. Сквозь туманную завесу утра встали неясные очертания города. Крутии повернули вправо, направляясь на пригородный поселок.

— Остановимся у Пети Королька, — будто ничего не случилось, закричал с саней Малахов, — а рыбу сейчас же к Мартовицкому.

— Больше некуда, — басом откликнулся Илья.

— Ребята! — снова привстал на санях Малахов. — Что случилось в эту ночь, — аминь! Понятно?

Никто ему не ответил.

Петя Королек, старинный крутийский приятель, всегда готовый приютить даже незнакомого рыбака, встретил крутьков с веселой приветливостью. Это был подвижной человек с круглым, всегда жизнерадостным лицом, хитро прищуренными веселыми глазками. Щетинистые белесые усы его торчали, как у кота, и всегда шевелились, придавая лицу озорное, смешливое выражение.

Королек отворил зеленые резные воротца, впустил крутьков во двор.

— Ах вы, жулябия, сукины дети. Вижу, прямо с шаровских именин нагрянули. И с добычей… Яков Иванович, за водкой посылать, что ли? — хихикал он, помогая заводить под навес мокрых, исходивших паром лошадей.

— Посылай, Петя. Назяблись, аж маменьке на том свете холодно, — мрачно заявил Малахов.

Аниська с удивлением вгляделся в его спокойное лицо.

«Как в айданчики поиграл», — подумал Аниська, устало жмуря сонные глаза.

— Ты чего? — как бы угадывая его мысль, спросил Малахов.

— Я… так, — смущенно пожал плечами Аниська.

— Смотри, — полушутливо погрозил пальцем Малахов, — сговаривались дружно, а теперь икру метать нечего.

— Я не боюсь. На мне больший грех, — задорно тряхнул Аниська чубом.

— То-то, крутийские атаманы носы не вешают.

Аниську слегка покоробила проницательность Малахова; он и впрямь, помимо своей воли, недоумевал, как мог он проявить в расправе с пихрецами столько жестокости. Только теперь, когда злоба утихла, он чувствовал тяжесть, смутную и навязчивую.

Чтобы сбросить ее с себя, Аниська стал думать о том, что он все-таки крутийский атаман и что нужно держать себя как-то особенно солидно и непоколебимо. В дом он вошел, важно неся огрузнелое от усталости, будто чужое, тело. Небрежно поздоровавшись, развалился на табуретке, угрюмо оглядывая обставленные на городской лад, с геранями и фуксиями на окнах, комнаты.

Петя Королек услужливо торопился, готовясь к гульбе. На столе уже выстраивались винные бутылки, бодро гудел медный сияющий, как солнце, самовар. Один из многочисленных корольковских сыновей, промышлявших в городе извозом, красивый, розовощекий малый, старался во всем угодить гостям.