Суриков - [54]
Думаю съездить еще на озеро Широ в Минусинском округе.
Там живут татары и у них табуны лошадей. Да мало ли что здесь интересного!
Вот бы Вам увидеть все это когда-нибудь. Пишите еще мне. Может быть и C-moll Шопена сделаете к осени[22]. Тогда увидимся. Поклон Вам и Вашей сестре.
В. Суриков».
По рассказам Н. Ф. Матвеевой, в течение нескольких лет ее знакомства с Василием Ивановичем беспечное веселье и смех сопровождали каждую их встречу. Суриков рассказывал смешные анекдоты, которых знал великое множество, сыпал прибаутками и любимыми поговорками: «будто-ало-голубо, будто розово-тако» (сибирское), «дока на доку нашел, дока от доки боком ушел», «не хорони кота раньше смерти», «не по себе дерево клонит», «господи помилуй Петра и Данилу», «Мадам Пафенфус надела бурнус, пошла к нему-с, он ей ни слова, она ему ничего, — так и разошлись», «филантропы не имеют собственных детей».
Или вот шуточный экспромт Сурикова по поводу какого-то реферата дочери Елены Васильевны в университете:
Одновременно с этими шалостями в альбоме Н. Ф. Матвеевой Василий Иванович сделал две таких надписи: «Если б люди знали, как относительно их поступают их лучшие друзья, то мир оглох бы от пощечин» и «Истинную правду говорят только глубоко несчастные люди».
Существует мнение о Сурикове как о человеке религиозном, чуть ли не истинно православном. Это, конечно, выдумка. Василий Иванович был безусловно атеистом. Он с величайшим презрением говорил о духовенстве, всегда высмеивал его, сыпал анекдоты про попов, иначе их и не называя.
Едва ли реалигиозный человек да еще такой резко прямой и непреклонный, как Суриков, стал бы делать для С. И. Мамонтова по его заказу сатирическую майолику какого-то преподобного Пафнутия. Василий Иванович с большим увлечением вылепил барельеф (аршин длины, поларшина ширины) святого Пафнутия с огромным безобразным лицом, на котором посадил чудовищный картошкообразный в бородавках нос. Глаза, лоб, уши, рот — все было дико и смешно изуродовано.
Василий Иванович живо интересовался своим скульптурным произведением, сам дал раскраску, сделав нос у святого сизо-красным, как у горького пьяницы, следил за обжигом в Мамонтовской керамической мастерской и смеялся и радовался своему удачному шаржу.
Суриков сторонился большого общества, скрывался за напускную хмурость и суровость от любопытствующей улицы, зато в интимном кругу — он часто бывал с Н. Ф. Матвеевой у С. И. Мамонтова — это был типичный весельчак, балагур и причудливый выдумщик.
Неторопливый Ванька полз, седоки хохотали и балагурили, а С. И. Мамонтов с гостями, заждавшись Василия Ивановича, зная его скуповатость, со свойственной Мамонтову резковатостью, говорил: «Не ждите скоро Сурикова: он наверное ищет где-нибудь в переулках самого дешевого ломовика и будет ехать на нем несколько часов. Дешево и сердито».
Василий Иванович отшучивался и посмеивался. Он не потерял расположения к С. И. Мамонтову, когда последний вслед за своим разорением был всеми заброшен и покинут.
Суриков до смерти, как мог, помогал обедневшему, больному меценату и старательно навещал его.
Но, конечно, еще больше разностороннюю интимную жизнь художника характеризуют сохранившиеся альбомы рисунков и акварелей, никогда не бывшие достоянием публики.
Любопытен стихотворный эпиграф к одному из альбомов;
К портрету всем известного серьезного, угрюмого и мрачного на людях исторического живописца, равно такого же портретиста и пейзажиста, эти альбомы дают великолепный, раскрывающий многообразие интересов художника наглядный материал.
Веселые, острые и лукавые черточки характера, отраженные в альбомах, неожиданно в новом свете дополняют лицо Сурикова. Точно в недоконченной композиции несколько лишних штрихов все поставили на свое место.
Оказывается, этот вымышленный отшельник, словно бы вознесенный над жизнью, утонувший в древне-русском прошлом, преображающий его, является живым участником всей причудливой современной жизни, следит за воем ее затейливым течением, на все имеет свой взгляд, негодует, бичует, смеется, плачет и страдает.
А так как искусство от него неотделимо, Сурикова без него нет, это искусство заменяет ему все другие проявления личности, это единственный его рупор в жизни, единственный инструмент, благодаря которому он выполняет свои общественные обязанности гражданина. Поэтому его альбомные рисунки играют роль мемуаров, осуществленных изобразительными средствами, на подобие того, как немногочисленные дружеские письма Суриков порой писал вместо пера мелкими кистями.
Альбомных рисунков сотни. Они никак не связаны с суриковскими большими картинами, а служат самостоятельным целям. Художник отзывается почти на каждое более или менее животрепещущее событие общественной жизни в России и за границей.
Вот, например, героическим дням Парижской коммуны 1870 г. посвящена специальная акварель под названием «Революция». Любопытна под ней дата: 1873 г. Трагическая судьба коммуны разрешилась несколько лет назад, о ней начинают забывать, о ней не смеют произносить вслух, а никому неведомый еще ученик Академии Суриков думает о ней и пытается запечатлеть к ней свое отношение.
