Супружеские пары - [3]

— Ты один туда ходишь, Пайт. Не считая католиков. — Католиками среди их знакомых были Галлахеры и Бернадетт Онг. Константины впали в безбожие.

— В этом источник моей поразительной мужской силы, — сказал Пайт. Закаливающее чувство греха! — И он нагнулся, оперся на руки и сделал стойку, касаясь напряженными пальцами ног своей конической тени на потолке; жилы на шее и на руках напряглись, как натянутые канаты.

Анджела отвернулась. Она видела это представление слишком часто. Он аккуратно принял нормальное положение. Молчание жены его смущало.

— Восславим Христа! — сказал он и зааплодировал сам себе.

— Тсс, ты разбудишь детей.

— Почему бы и нет, черт возьми, если они сами меня то и дело будят, маленькие кровопийцы? — Он опустился на колени и пополз к кровати. — Папа, папа, просыпайся, папа! Знаешь, что написано в воскресной газете? У Джекки Кеннеди будет ребеночек!

— Какой ты жестокий! — сказала Анджела, продолжая неспешно раздеваться и раздвигать в воздухе невидимые занавески. Она открыла дверь шкафа и скрылась за ней. До мужа долетал только ее голос:

— Еще Фредди считает, что от этого страдают дети.

— От чего страдают?

— От нашего общения с друзьями.

— Должен же я общаться с друзьями, раз ты лишаешь меня половой жизни.

— Если ты считаешь, что так можно завоевать женское сердце, то тебе еще многому придется научиться. — Он терпеть не мог этот ее тон, напоминавший о том, как еще до их знакомства она работала учительницей.

— Почему бы детям не пострадать? — спросил он. — Им прописано страдание. Как иначе учиться добру? — Он чувствовал, что по части страдания обошел ее на целую голову. Без него она воспитывала бы дочерей так же, как воспитали ее саму — приучала бы к несуществующему миру.

Она была готова отвечать ему серьезно де тех пор, пока ему не наскучит к ней придираться.

— Ты говоришь о позитивном страдании, — возразила она. — А речь о нашем невнимании, которого они могут даже не замечать. Мы их не ругаем, а просто избегаем. Взять хоть Фрэнки Эпплби: очень умный мальчик, а что толку? Джонатан Смит изводит его насмешками, потому что их родители всегда вместе.

— Что за черт? Зачем мы живем в этом захолустье, если не ради детей?

— Но удовольствие-то получаем мы, а не они. Их совсем не радовали лыжные прогулки этой зимой. Дрожали, как цуцики, смотреть жалко! Девочки всю зиму мечтали побывать в одно из воскресений в музее, в теплом музее с чучелами птиц, но мы не могли их туда отвезти, потому что пришлось бы оторваться от друзей, а те без нас придумали бы что-нибудь интересное или ужасное. Спасибо, Айрин Солц свозила их в музей, иначе они бы никогда туда не попали. Мне нравится Айрин: среди нас одна она сумела сохранить свободу. Свободу от разной чепухи.

— Сколько ты сегодня выпила?

— Просто Фредди не давал мне рта открыть.

— Вот тупица! — сказал Пайт и, задыхаясь от обиды, стремясь выжать из своего положения отверженного хоть какое-то преимущество, пробежался по кирпичам перед камином, истоптанным, словно булыжный тротуар в Делфте, и с размаху захлопнул створку шкафа Анджелы, едва ее не стукнув. Она оказалась голой.

Как и он. Руки Пайта, его ноги, голова, детородный орган выглядели позаимствованными у гораздо более крупного мужчины, словно Создатель, разглядывая остывающую отливку, спохватился, что промахнулся с размерами, и в последний момент впрыснул щедрую дозу плазмы, но она не дошла до туловища. Он старался сохранять спортивную форму, но ладони загрубели от инструментов, а спина атлета была немного сгорбленной, словно готовилась принять тяжесть.

Анджела вздрогнула и замерла, прикрыв одной рукой грудь. Там, где купальник не допускал к телу солнечных лучей, кожа была бледной до прозрачности, и на этом фоне растительность на лобке казалось особенно буйной. Беременности повлияли на форму живота, плотные ляжки были усеяны синими жилками. Зато руки изогнулись просто и симметрично, совсем по-девичьи, белые ступни изящно выгнулись, мизинцы ног, никогда не касающиеся пола, еще больше приподнялись. Горло, кисти, торс — все дышало порывом к бегству, но она, как Ева на барельефе, застыла от стыда, окаменев. Он не посмел до нее дотронуться, хотя она была так близко, что у него пересохло во рту. Тела висели на обоих, как безвкусная одежда. Из холодного камина потянуло по ногам сквозняком. За ее приподнятыми плечами чернела ночь — бесконечность, вплотную Прижавшаяся к старым оконным рамам, к хрупким средникам, пустота с проклевывающимися почками и нависшими на миром скелетами Девы, Льва и Близнецов.

— Грубиян, — сказала она.

— Ты такая красивая, — сказал он.

— Ничего не поделаешь. Я надеваю ночную рубашку.

И супруги Хейнема, одевшись и повздыхав на ярком свету, устало улеглись.

Как всегда после вечеринки, Пайт долго не засыпал. В детстве его не таскали по гостям, и теперь вылазки его сильно будоражили. Чтобы уснуть, пришлось немного поласкать самого себя. Жена уснула быстро. Она утверждала, что не видит, снов. Он жалостливо запустил руку ей под рубашку и стал массировать теплую спину, чтобы в глубине ее сна поднялся маленький вихрь, и утром она смогла рассказать себе короткую сказку, приснившуюся в ночи. Она будет долиной, а он пыльной бурей, львом, принимающей ванну в ее реке. Невероятно, чтобы ей никогда ничего не снилось! Ему постоянно снились сны. Накануне ему пригрезилось, что он — старый священник, наведывающийся к своей пастве. Сначала он гулял по полю, потом стал переходить автостраду и надолго застрял посередине. Оттуда он любовался долиной, домиками с курящимися трубами. Видимо, туда и лежал его путь. Он перебежал дорогу и испытал облегчение, когда его арестовал подъехавший на мотоцикле полицейский, говоривший по-немецки.