Супергрустная история настоящей любви - [49]

В коридоре я заметил еще один сувенир в рамочке. Статью, которую отец написал по-английски для бюллетеня своего работодателя, лонг-айлендской научной лаборатории (статья попала на первую полосу, чем наша семья очень гордилась), — будучи студентом Нью-йоркского университета, я помогал с редактурой и корректурой.

Борис Абрамов Радости игры в баскетбол

Порой жизнь трудная и хочется сбросить бремя и жизненные невзгоды. Одни люди ходят к психотерапевту, другие ныряют в холодное озеро или путешествуют по миру. Но я не знаю ничего веселее игры в баскетбол. У нас в Лаборатории много мужчин (и женщин!), которые любят баскетбол. Они приехали со всего света — из Европы, Латинской Америки и не только. Не могу сказать, что я лучший баскетболист, я уже немолод, у меня болят колени, и к тому же я невысокий, а это недостаток. Но я очень серьезно отношусь к игре, и когда в жизни случается большая проблема и мне кажется, что я больше не хочу жить, я иногда представляю себя на поле, как я пытаюсь издали забросить мяч в корзину или обхожу гибкого соперника. Я стараюсь играть умно. Поэтому я нередко побеждаю даже более высокого и быстрого игрока, скажем, из Африки или Бразилии. Но выигрываешь ты или проигрываешь, важнее всего дух этой прекрасной игры. Так что если у вас есть время по вторникам или четвергам в обеденный перерыв (12.30), пожалуйста, присоединяйтесь ко мне и нашим коллегам — мы прекрасно проведем время за здоровым развлечением в центре физического воспитания. Вам станет лучше, и жизненные невзгоды «растают»!

Борис Абрамов — смотритель Лабораторного комплекса и прилегающей Территории.

Помнится, я уговаривал отца выбросить кусок про то, что он невысокий, и про больные колени, но он сказал, что хочет быть честным. Я внушал ему, что в Америке люди закрывают глаза на свои слабости и подчеркивают свои невероятные достоинства. Теперь, если вдуматься, мне стыдно, что я родился в Куинсе и съедал горы питательной еды, отчего дорос до полунормальных пяти футов и девяти дюймов, в то время как отец еле-еле добрался до отметки в пять с половиной футов. Это ему, спортсмену, а не мне, малоподвижному тюфяку, нужны лишние дюймы, чтобы на баскетбольном поле взлетать выше бразильских обладателей развитых гипофизов.

Внизу раздался знакомый крик — мама возвещала по-русски:

— Леня, ужин готов!

В столовой, обставленной глянцевитой румынской мебелью, которую Абрамовы импортировали из своей московской квартиры (всю эту мебель можно впихнуть в одну маленькую американскую комнатку), стол был накрыт по-русски гостеприимно: четыре сорта пикантной салями, тарелка с резиновым языком и вся мелкая рыбешка Балтийского моря, не говоря уж о священной кляксе черной икры. Юнис в своем ортодоксальном наряде села во главе стола на пасхальную подушку, точно царица Эстер, хмурясь от избытка внимания к своей персоне, не понимая, что делать с этими потоками любви и ее противоположности, что вихрились в пропахшем рыбой воздухе. Родители тоже сели, и отец по-английски произнес сезонный тост:

— За Всевышнего, создавшего Америку, страну свободы, и давшего нам Рубенштейна, который убивает арабов, и за любовь, в такие времена расцветшую между моим сыном и Ев-ни-кой, которая, — откровенно подмигнув Юнис, — одержит победу, как Спарта над Афинами, и за лето, самое время для любви, хотя кое-кто, вероятно, скажет, что лучше весна…

Пока его голос грохотал, а водочная рюмка, добытая на какой-то диковатой гаражной распродаже, подрагивала в нездоровой руке, мама, скучая, наклонилась ко мне и по-русски заметила:

— Кстати, у твоей Юнис очень красивые зубы. Может быть, ты женишься?

Я видел, как Юнис пытается уловить ключевые мысли отцовой речи (арабы — плохо, евреи — хорошо, китайский центральный банкир — может, и ничего, Америка — всегда на первом месте в его сердце) и истолковать напряженность мамы, когда та заговорила со мной по-русски. Юнис летела в потоке чувств и идей, но в лице ее читался страх — жизнь мчалась стремительно, и Юнис не успевала понять.

Тост перешел в удовлетворенный бубнеж о политике, и мы принялись беззастенчиво набивать рты — все мы родом из стран, подыхающих от голода, и все не чужды соли и рассолу.

— Юнис, — сказала мама, — может, ты мне объяснишь. Кто Ленни по профессии? Я никак не пойму. Он ходил на факультет бизнеса в Нью-йоркском университете. То есть он кто — бизнесмен?

— Мама, — сказал я, выдохнув. — Прошу тебя.

— Я к Юнис обращаюсь, — ответила мама. — Это женские разговоры.

Я впервые видел у Юнис такое серьезное лицо, хотя как раз в этот миг меж блестящих ее губ исчезал хвостик балтийской сардины. Интересно, что она скажет.

— Ленни делает очень важное дело, — сказала она моей маме. — По-моему, это вроде медицины. Он помогает людям жить вечно.

Отец грохнул кулаком по столу — сломать румынскую конструкцию силы не хватило, но все равно я внутренне съежился, испугавшись, что он сделает больно мне.

— Невозможно! — закричал отец. — Во-первых, это нарушать все законы физики и биологии. Во-вторых, это аморально, против Бога. Тьфу! Кому оно надо?

— Работа есть работа, — сказала мама. — Если глупые богатые американцы хотят жить вечно, а Ленни зарабатывает, тебе-то что? — И она замахала на него рукой. — Дурак.