Супергрустная история настоящей любви - [46]

А потом она садилась рядом и помогала мне сделать невозможную домашку по химии, хотя я не просил, двигала по блокноту загадочные буквы и цифры, пока уравнения чудесным образом не становились «уравновешенными», а я, совершенно лишенный равновесия близостью чудесной девушки, чья шелковистая кожа сияла под летними спортивными шортами и оранжевой принстонской курткой, тщился уловить дуновение запаха ее волос или касание костлявого локтя. Тогда впервые женщина встала на мою защиту, и я смутно заподозрил, что меня и в самом деле надлежит защищать, что я не плохой человек, просто хуже других умею жить.

В Уэстбери мы с Юни сошли у бронетранспортера перед приземистым вокзалом — когда поезд отъезжал, ствол «браунинга».50 калибра прыгал вверх-вниз, словно рьяно и любовно махал на прощание. Национальные гвардейцы сканировали эппэрэты разношерстной толпы — сальвадорцев, ирландцев, южноазиатов, евреев и всех прочих, кто превратил этот уголок центрального Лонг-Айленда в нынешний пахучий гобелен редкого разнообразия. Солдаты были злее и загорелее обычного; вероятно, лишь недавно вернулись из Венесуэлы. Двоих пассажиров — одного темнокожего, другого наоборот — отвели в сторонку и затолкали в БТР. Слышалось только урчание и кликанье наших эппэрэтов, с которых скачивали данные, и чириканье цикад, пробужденных от семилетнего сна. Я видел лица моих сограждан — безучастно склоненные головы, руки в брюки, каждый виновен в том, что недостаточно старался, неспособен заработать на хлеб, — даже после стольких лет упадка я никак не ожидал от американцев такой покорности. Вот она, усталость проигрыша, навязанного стране, верившей исключительно в его противоположность. Вот он, конечный продукт нашего глубинного морального истощения. Я чуть не послал тинку Нетти Файн — вымолить каплю этой ее блистающей врожденной надежды. Она правда думает, что все наладится?

Обрюзгший мужик с бородкой и в камуфляжной каске просканировал мой эппэрэт, явив мне безрадостное зрелище своих зубов и дохнув порывом утреннего дыхания, сохранившегося в неприкосновенности далеко за полдень.

— Умышленное прокажение данных, — рявкнул он мне с акцентом, который я отнес к району между Аппалачией и Югом; в его исполнении слово «данных» чудесным образом приобрело третий слог. (Почему этот псевдокентуккиец стал нью-йоркским национальным гвардейцем?) — Как же так, сынок?

Я мигом съежился. На секунду мир усох, выпирая опустевшими контурами. Больше всего на свете я боялся бояться на глазах у Юнис. Я — ее защитник в этом мире.

— Нет, — сказал я. — Нет, сэр. Все разъяснилось. Это ошибка. Я летел из Рима в одном самолете с крамольным толстяком. Я сказал «Разными итальянцами», а выдра, видимо, решила, будто я сказал «албанцами».

Солдат воздел руку.

— Работаете в «Стаатлин-Вапачунь»? — спросил он, минимум четырежды изуродовав сложное название моего нанимателя.

— Да, сэр. Отдел постжизненных услуг, сэр. — Слово «сэр» было как сломанный меч, упавший к моим ногам. Я снова захотел, чтобы родители оказались поближе, хотя до них оставалось каких-то две мили. Отчего-то я вспомнил про Ноя. Может, Вишну прав, Ной и впрямь сотрудничает с ДВА? А если так, способен ли он мне сейчас помочь?

— Отрицание и согласие?

— Что?

Он вздохнул.

— Подразумеваете а-ат-рицание существования этого разговора и са-агласие с условиями?

— Да. Разумеется!

— Вот здесь отпечаток пальца. — Большим пальцем я мазнул панель его толстого бурого эппэрэта.

Взмах рукой.

— Проходите. — Проходя, я заметил надпись на боку бронетранспортера: «„Вапачун-ЧС“, аренда и покупка оборудования». «Вапачун-ЧС» — пугающе прибыльный отдел нашей материнской компании, занимается вопросами безопасности. Что за дела?

Мы поехали до родительского дома на такси мимо многообразия скромных двухэтажных коттеджей, обшитых алюминием, и из каждой второй двери струились флаги «Нью-йоркских янки» — у нас один из тех напористых районов, где все деньги вкладываются в газоны сорок на сто футов, даже в перезрелую жару восточного побережья ощетиненные заботливо выращенной зеленью. Я немножко стеснялся — знал, что родители Юнис гораздо состоятельнее моих, — однако радовался, как удачно все сложилось с гнусавым нацгвардейцем, едва своим могуществом и славой меня осенила могущественная корпорация «Штатлинг-Вапачун», ныне, видимо, обеспечивающая вооружением Национальную гвардию.

— Испугалась, Юни? — спросил я.

— Я знаю, что мой кокири — не какой-нибудь там ненормальный преступник, — сказала она и погладила меня по носу, а затем наклонилась, чтобы я поцеловал ее лоб в знак благодарности за то, что в эти трудные времена она еще способна шутить.

Через несколько минут мы прибыли на угол Вашингтон-авеню и Майрон, к самому важному перекрестку моей жизни. Я уже различал бурый кирпично-штукатурный коттедж родителей — перед домом золотистый почтовый ящик, рядом фонарь якобы девятнадцатого века, штабель дешевых складных стульев на бетонном островке, заменяющем веранду, на железной дверной сетке — черные лошади и экипажи (я не имею в виду насмехаться над родительским вкусом; вся эта дребедень прилагалась к дому), а на двух флагштоках под неверным ветерком развеваются гигантские флаги Соединенных Штатов Америки и Госбезопасного Израиля. Изящная фигурка — мистер Вида, родительский сосед и лучший друг отца — помахала с крыльца через дорогу и прокричала что-то ободряющее мне и, вероятно, распутное — Юнис. Мой отец и мистер Вида у себя на родинах были инженерами, а теперь погрузились в бездну рабочего класса: крупные мозолистые руки, компактные похотливые тела, умные карие глаза, консерватизм толстым слоем и честолюбивые дети на заработках — трое у мистера Виды, у моего отца один. Мы с сыном Виды Ануджем вместе учились в Нью-йоркском универе, а теперь этот мелкий ублюдок — старший аналитик в «ОбъединенныхОтходахСиВиЭсСитигруп».