Супергрустная история настоящей любви - [43]
Мы оба вышли из Салона Вечности гордые и растерянные, словно дали отпор свихнувшемуся агрессивному ребенку, и потом я благодарил Келли полчаса, пока она со всей любезностью не велела мне заткнуться. Я беспокоился, что Дэррил стукнет Говарду Шу, тот расскажет Джоши, а Джоши расстроится, что Келли напрягает Дэррила, потому что напрягать таких, как Дэррил, — это у нас в «Постжизненных» ни-ни.
— Да наплевать, — сказала она. — Я все равно подумываю уходить. Может, в СФ вернусь.
Идея уйти из «Постжизненных услуг», отказаться от Бессрочного Продления Жизни, пробавляться краткими опасными годами в районе Залива — по-моему, это все равно что нырнуть с Эмпайр-стейт-билдинг, располагая такой массой и скоростью, что под тобой лопнут мириады страховочных сетей, прежде чем твой череп познает асфальт. Я помассировал ей плечи.
— Не надо, — сказал я. — Даже не думай, Кел. Мы останемся с Джоши навсегда.
Но Келли не отругали. Вместо этого одним подмокшим утром, когда я вступил в святая святых нашей синагоги, ко мне подошел Мелкий Бобби Коэн, самый молодой сотрудник «Постжизненных услуг» (ему, по-моему, не больше девятнадцати), в шафранной монашеской тоге.
— Пойдем со мной, Леонард, — сказал он, и голос его дрожал от огромности предстоящего, словно у мальчика на бар-мицве.
— Ой, ну что такое? — спросил я, и сердце у меня заколотилось, болезненно отдаваясь в ступнях.
Ведя меня в крошечный кабинетик в глубине, где, судя по сладко-рассольному амбре, прежде хранились синагогальные запасы гефилте-фиш, Мелкий Бобби запел:
— Вечной тебе жизни, смерти не познать, будешь ты, как Джоши, юношей летать.
Господи всемогущий! Стольная Церемония.
И вот он, в окружении десятка сотрудников, в том числе нашего лидера (который обнял меня и поцеловал) — мой новый стол! Келли скормила мне ритуальную головку чеснока, а затем мятные пастилки с никотиновой кислотой и без сахара, а я разглядывал этих красивых молодых людей, которые в меня не верили, всех этих Дэррилов и их друзей, и постигал головокружительную, переменчивую справедливость бытия. Я вернулся! Мои римские просчеты почти забыты. Можно начать жизнь сначала. Я выбежал в святая святых, где мое существование шумно регистрировалось утешительным жужжанием букв «Ленни А.», которые как раз появлялись в самом низу Табло вместе с последними результатами анализа крови — так себе, — и многообещающим показателем настроения «кроткий, но отзывчивый».
Мой стол. Все три квадратных фута, блестящие и гладкие, полные текста, каналов, Изображений, что вздымаются над его цифровой поверхностью, — вероятно, он стоит тех 239 000 долларов в юанях, что я все еще должен Говарду Шу. Позабыв про Салон Вечности, точно отныне он меня не достоин, я добрую часть рабочей недели провел за столом, открывая по несколько каналов одновременно — дескать, я слишком занят, у меня на светскую болтовню времени нет.
Приняв позу божества — зацелованный Юнис хобот устремлен в потолок, руки ласкают информацию на столе, будто примериваются лепить голема, — я сканировал файлы наших будущих Жизнелюбов. Передо мной мелькали их белые, блаженные, главным образом мужские лица (по данным наших исследований, женщины больше заботятся о потомстве, нежели о вечной жизни); эти люди рассказывали мне о своей благотворительной работе, планах для человечества, тревоге о нашей хронически больной планете, мечтах о вечной трансценденции в обществе единомышленников из числа юань-миллиардеров. Надо думать, последний раз они так отчаянно врали лет сорок назад, заполняя анкеты на поступление в Суортморский колледж.
Я отбирал заявки на свой вкус — одни по стандартным показателям финансового, интеллектуального или «долговечного» (здоровье) свойства, другие же потому, что их податели не смогли изгнать страх из глаз, опасение, что, невзирая на богатство, на синекуры, которых они себе понабирали, невзирая на канючащих детей и внуков, конец неотвратим, неизбежно падение в пустоту — трагедия, пред которой все прочие трагедии возмутительно банальны, потомство смешно, а все достижения — капля пресной воды в соленом океане. Я сканировал низкие и высокие уровни холестерина, рост эстрогена и финансовые падения, но главным образом искал аналог нелепой хромоты Джоши: признание собственной слабости и ничтожности, аллюзию на всеобщую несправедливость и космические ошибки вселенной, которую мы населяем. А также истошное могучее желание их исправить.
Один из моего Набора, назовем его Бэрри, управлял небольшой Розничной империей в южных штатах. Видимо, прежде чем послать ко мне, Говард Шу уместным манером его устрашил. Мы принимаем в среднем 18 % Преимущественных Индивидов, подавших заявление, и наше грозное письмо с отказом по сей день рассылается обычной бумажной почтой. Процедура Набора затянулась. Бэрри, безуспешно камуфлируя последние остатки тягучего алабамского говорка, изображал осведомленность. Спрашивал про обследование, восстановление и реконструкцию клеток. Я в красках нарисовал ему трехмерную модель: миллионы автономных нанороботов в его прекрасно сохранившемся организме, регулярно играющем в сквош, извлекают питательные вещества, добавляют, доставляют, жонглируют кирпичиками, копируют, манипулируют, перепрограммируют, заменяют кровь, уничтожают вредные бактерии и вирусы, отслеживают и идентифицируют патогены, реверсируют разрушение мягких тканей, предотвращают инфекции, восстанавливают ДНК. Я пытался вспомнить, как меня все это воодушевляло, когда на последнем курсе Нью-йоркского универа я только пришел в компанию. Я много махал руками, подражая блекнущим римским актерам у Тонино, в ресторане, где кормил Юнис острым баклажаном.
