Супердвое: версия Шееля - [3]

В той же самой бирштубе в конце сорок шестого или в самом начале сорок седьмого меня отыскал Николай Михайлович Трущев.

Мне до сих пор неясен маршрут, который вычертила для меня судьба, но если откровенно, это был славный путь.

Я ни о чем не жалею!

Не жалею, что потратил столько лет на всякого рода шпионские штучки–дрючки. Если даже в лабиринте, куда меня загнали обстоятельства, не было иного выхода, кроме как в могилу, я удовлетворен тем, что сражался за правое дело. Теперь я более чем когда‑либо уверен в этом, невзирая на то, что мне нашептывали всякого рода «измы» и « сти».

Надеюсь, ты согласишься, что на пороге нового тысячелетия необходимо набраться ума и запастись отвагой, чтобы противостоять этим кровожадным сущностям. Этого требовал от нас Николай Михайлович. Он же втолковывал – отправляясь на поиск тайн, нужно четко представлять, чем грозят смельчаку эти назойливые, жадные до человеческой плоти химеры.

Мой сын Питер рассказал мне, что именно ты был последним человеком, видевшим Трущева живым.

Это обязывает, дружище, это знак судьбы!

Примерно в такой же непростой ситуации оказался и я, когда по заданию Центра попробовал проникнуть в секреты немецкой урановой бомбы.

Это случилось в конце сорок третьего года. Генерал Дорнбергер, руководивший ракетным проектом по линии вермахта и считавший меня «эсэсовской крысой», с согласия фон Брауна сумел‑таки вытолкать меня с Пенемюнде. Я вернулся в Берлин и, несмотря на все усилия, мне так и не удалось добиться перевода в отдел профессора Эриха Шумана, курирующего работы в области атомного ядра. Не помогли ни связи, ни служебные записки, в которых я излагал идею пристроить урановую бомбу к изделию фон Брауна в качестве взрывного устройства. Скорее всего, именно это предложение провалило дело – немецкие физики еще более чем ракетчики были нерасположены к чужакам, тем более с такими безумными идеями. Поводом к отказу послужило мое непрофильное прошлое. С такой анкетой как у меня ученые мужи с легкостью отбили все мои попытки проникнуть в Далем, где располагался физический институт императора Вильгельма, выбранный Герингом и Шпеером, тогдашними руководителями проекта, головным по этой проблеме.

Впрочем, может, и к лучшему.

В Управлении вооружений сухопутных сил (Waffenprufamter) ни для кого не были секретом склоки, то и дело затеваемые нашими научными авторитетами. В дело шло все, вплоть до анонимных сигналов. Один из университетских профессоров не побрезговал известить Геринга о подозрительных шашнях научного куратора проекта Вернера Гейзенберга с «сомнительной теорией относительности, выдуманной продажным и отъявленным семитом Эйнштейном».

«В физике, – сообщал доброжелатель, – сегодня всем заправляет кружок лиц, которые когда‑то сплотились вокруг еврейского прощелыги Эйнштейна и его теории относительности, отвечающей потребностям самых гнусных сионистских кругов… Утверждение «все относительно», не имеющее никакого физического смысла, стало их знаменем. Показателен… захват нобелевским лауреатом Гейзенбергом института физики императора Вильгельма. Оттуда теперь изгоняются старые проверенные партайгеноссе, которые уже двадцать лет сражаются с Эйнштейном за арийский подход к устройству мира и скорости распространения света».

Даже Герингу и Шпееру не удалось помирить их!

В одном этот замкнутый кружок Нобелевских лауреатов, университетских профессоров и амбициозных докторов наук, честных «партайгеноссе» и «наблюдателей от партии», усердно деливших шкуру неубитого медведя, сплотился воедино – троянский конь Генриха Гиммлера был им ни к чему.

Дружище, пойми меня правильно – с точки зрения результата эта грызня не могла не радовать. Однако я все‑таки немец, и мне было стыдно наблюдать, сколько амбиций, зависти и мелочного крохоборства было присуще лучшим представителям «арийской науки». Этот факт может служить наглядной иллюстрацией к той угрозе, какая нависает над всяким разумным человеком, поддавшимся «измам», не говоря о « стях».

Об этом меня предупреждал и Нильс Бор.

Тогда я решил подобраться к урановому проекту с другой стороны и навести мосты с помощью армейских контрразведчиков. Эту идею подкинул мне небезызвестный штурмбанфюрер Франц Ротте, получивший повышение по службе, по–видимому, за неусыпную слежку за мной. Я клюнул на приманку и едва не поплатился за эту глупость головой. Этот боров ловко сыграл на моем личном интересе – все те месяцы, которые я провел в шкуре большевистского агента, мне не давала покоя причина, толкнувшая военную разведку бросить нас с отцом на произвол судьбы. Если помнишь, Майендорф известил меня в Смоленске, что руководство абвера «готово отдать должное усилиям барона фон Шееля во вражеской стране, однако легализация предполагаемого сына агента W-17, представляется задачей практически невыполнимой». Единственное, на что я мог рассчитывать – это на небольшое возмещение за те годы, которые провел во враждебной стране.

Кто бы мог подумать, что наводя мосты со специалистами из абвера, я мало того, что ничего не узнал о причинах, толкнувших барона Альфреда–Еско фон Шееля перекраситься и покинуть Германию, но едва не оказался вовлеченным в заговор против Гитлера, которого мы с Толиком однажды спасли. Оказалось, я вступил на минное поле, и мои неуклюжие попытки совместить задание Москвы с реабилитацией отца, сложившего голову за фатерлянд, завели меня слишком далеко.