Супердвое: версия Шееля - [2]

Конечно, миллионы наших погибших солдат хотели бы знать, по какой причине они одни три года тянули кровавую лямку и ложились в шар земной.

Я усмехнулся.

— Это не так просто. Это не каждому дано. Это тебе не мебеля искать.

— Знаю, – кивнул Питер фон Шеель. – Но ты попробуй. Моя мать погибла в сорок третьем году в медсанбате. От бомбы. Прямое попадание.

— Но?..

— Что «но»?! Если берешься, пришли e‑mail. Тебе отправят материалы. Там, кстати, будет и часть воспоминаний Трущева. Оставшуюся отыщешь сам.

Часть I Охота на большевистского зайца

История будет снисходительной ко мне потому… что я сам напишу её.

У. Черчилль

Глава 1

Долгожданный ответ я получил через неделю. В присоединенном видеоклипе героический советский разведчик Алекс–Еско фон Шеель, сумевший найти общий язык с Нильсом Бором, уберечь Адольфа Гитлера от подготовленного на него покушения и прикоснуться к главной тайне последней войны, приветствовал меня с присущей только баронам учтивостью – «дорогой друг»… «рад новой встрече»… «попробуем объединить наши усилия»… «любовь к истории подразумевает также любовь к борьбе за недоказуемые ценности»… «но прежде о себе»… «вынужден детально объяснить, коим образом я оказался в самой гуще событий»…

Алекс–Еско всегда отличался изысканностью стиля. Он смаковал русские слова как только может смаковать их иностранец, вжившийся в нашу шкуру, повоевавший за нас и сумевший разглядеть в моих соотечественниках много чего, что не следовало бы разглядывать.

« …свое германское детство я вспоминаю с трудом. Все отшибло советское прошлое, и прежде всего требование отца стать в России своим. Я старался изо всех сил, и вот результат – многое утеряно.

Я никогда не говорил об этом с Альфредом–Еско – чуял, отец ни за что бы не поверил, что арийский ребенок способен что‑то забыть. Тебе известно, он был фанатик, и, к сожалению, фанатик думающий. Я с горечью говорю об этом. На исходе войны познакомившись с семейной тайной, я бы назвал его скорее безумцем, чем слепым приверженцем национал–социалистических бредней о «крови и почве».

Согласись, к медицинскому случаю следует относиться куда более снисходительней, чем к так называемому «патриотизму», «верности долгу», «благоговению перед предками» – например к осмыслению подвига Вотана, пронзившего себя копьем и девять дней провисевшего на дереве Иггдрасиль для обретения способности провидеть будущее.

Поверь, дружище, это было всерьез. Поступив в пионеры, я покорно выслушивал его сказки насчет полой Земли и вечной борьбы огня со льдом. Это продолжалось до того самого момента, пока мне в руки не попала книжка профессора Оберта «Die Rakete zu den Planetenräumen»* («Ракета для межпланетного пространства»). Оберт в обнимку с Марксом и Циолковским, с которыми я познакомился, вступив в комсомол, оказались куда более интересными собеседниками. Они здорово помогли мне в поисках идеала или вечного двигателя или того, что можно было бы назвать идеалом или вечным двигателем. Эта помощь оказалась куда более существенной, чем самые страстные вопли насчет «превосходства нордической расы» и «необходимости повелевать недочеловеками».

От нашего дома в Дюссельдорфе в памяти осталось немного – большие ворота чугунного литья с арабесками, черный ход с винтовой лестницей, ведущей на чердак, где я прятался от отца, громогласно призывавшего меня к ответу за какую‑нибудь провинность или, в моем понимании, невинную шалость. Там меня отыскивала матушка, от которой сохранились незабываемые ощущения чего‑то теплого и вкусного и тут же, с ознобом, – запах горящих свечей и отвратительно–невнятный аромат смерти, похитившей ее, когда мне исполнилось пять лет.

Смутно – школьные товарищи в Дюссельдорфе и, конечно, Магдалена–Алиса, дочь Людвига фон Майендорфа, друга моего отца. Это была тощая белесая девчонка, чью домашнюю кошку местный арийский котяра загнал на липу. Мне пришлось снимать ее. Спасая Пусси, я свалился с последней ветки и здорово расшибся – на ноге остался шрам.

Очень приметная улика, спустя полтора десятка лет едва не стоившая мне головы, когда Магди, повзрослевшая, прошедшая школу Glaube und Schönheit ¹(сноска: «Вера и красота» – союз немецких девушек, примыкавший у «Гитлерюгенду»), но тем не менее сохранившая верность детской мечте, обнаружила отсутствие шрама у Анатолия. Тогда, в сорок третьем, ей хватило сообразительности и отваги не обмолвиться об этом странном факте при своем свихнувшимся на верности фюреру отце.

Дядю Людвига, по примеру Гитлера пытавшегося взобраться на мировое дерево Иггдрасиль, мне спасти не удалось. Пришлось застрелить. В сорок пятом это было самое надежное средство против коричневой чумы.

Магди жила по соседству, мы встречались на пути в школу, нас звали женихом и невестой. Пройдя через горнило испытания, пережив крах фатерлянда и счастливо избежав плена, я встретил ее в родном Дюссельдорфе на улице Канареек. Я накормил Магди в ближайшей забегаловке, и она призналась, что никогда не теряла надежду, что я отыщу ее. Она верила, мы обязательно встретимся. Она мечтала об этом с того самого момента, когда мы расстались, и тогда, когда капитуляция разбросала нас по разрушенной Германии. Мы, немцы, в этом смысле ничуть не лучше романтически настроенных русских. Эта мечта давала ей силы выжить. Она не пошла на улицу. Она работала в прачечной, стирала вручную солдатское белье. Я не мог не оценить такую привязанность. Нам, русским, это трудно понять, тем более что она все знала – и про меня, и про Толика.