Сумка волшебника - [54]

Когда в романе «Тыл» мне пришла нужда в одном сгустке дать многообразие и многоцветность, накал и ширь наших дел, я взял около сотни заголовков и коротких выдержек из газет одного ленинградского дня и сделал из них нужную мне главу. Я не прибавил ни слова от себя. За меня говорила газета, говорила кратко, резко, горячо и красноречиво.

Позже я без особых переживаний подтопил этим романом печь. Но это ничуть не умаляет достоинств включённого в него газетного материала. Глава была хорошая. Вообще в романе было много хороших глав. Но как целое он был плох. И вслед за романами «Дитя из подземелья», «Огнестрой», «Записки дипломата» и многими другими моими опусами он был брошен в печь.

Однако вернёмся к нашим баранам, как говаривал незабвенный Панург. Много интересного и поучительного дала мне газета. Но самое интересное и самое поучительное из всего были люди, с которыми она меня сталкивала. Во время своих корреспондентских скитаний и в прокуренных шумных комнатушках редакций я встречался со множеством людей самых разных профессий, взглядов, устремлений, жизненных навыков, каждый из которых был ходячим романом, поэмой, драмой.

Кого только не случалось в этой огромной коллекции характеров и биографий. С кем только не скрещивались мои пути-дороги. Липа Чапаева, дочь легендарного комдива, и некий мерзкий подросток с лицом херувима и семнадцатью приводами, с которым столкнулся я в колонии малолетних правонарушителей. Белоголовый академик Абрам Иоффе, с юношеским пылом говоривший мне два часа о том, каким он видит завтрашний день, и непокладистый Александр Покрышкин, сбивший пятьдесят девять вражеских самолётов, за что отличён был тремя золотыми звёздами Героя. Чемпион мира начала века по фигурному катанию на коньках, необыкновенно складный в движениях Николай Панин и живая героиня прогремевшего в двадцатые годы фильма «Красные дьяволята» Дуня Косенкова, горя и приключений которой достало бы на добрый десяток биографий.

А однажды в редакцию «Смены» явился ко мне на консультацию сам Александр Пушкин. Он положил на стол тетрадочку со стихами и попросил прочесть её.

Газетчика трудно чем-либо удивить, и, явись в редакцию той же «Смены» Кай Юлий Цезарь, он, думается, не произвёл бы большого впечатления. Секретарь редакции спокойно снял бы телефонную трубку и позвонил бы в больницу для умалишённых, чтобы навести соответствующую справку, — только и всего.

Я никуда звонить не стал, а, усадив своего неожиданного гостя рядом с собой, взял его тетрадочку и стал читать стихи.

Стихи оказались довольно слабенькие. Просмотрев их без особого энтузиазма, я повернулся к поэту и сказал ворчливо:

— Знаете, нехорошо, что вы избрала себе такой псевдоним. Неловко.

Поэт тяжело вздохнул и сказал сокрушённо:

— Все говорят так же вот. А что я могу сделать, когда это вовсе не псевдоним, а настоящая моя фамилия? И имя настоящее. И отчество, как на грех, Сергеевич. Вот какое дело.

Я сочувственно покачал головой и спросил:

— А чем вы занимаетесь кроме стихов? Какая у вас специальность?

Поэт робко ответил:

— Я председатель колхоза. — Он покосился на свою тетрадочку, которую я продолжал листать, делая на полях карандашные пометки, и счёл нужным прибавить: — Вы не думайте, колхоз у меня не из плохих.

В голосе его звучало твёрдо осознанное право говорить так о своём колхозе. Я сразу поверил в это его право, и посетитель сразу же стал мне вдвое интересней. Я отложил тетрадочку со стихами в сторону и, повернувшись к нему, стал выспрашивать о колхозных делах. Из краткого и дельного рассказа я убедился, что колхоз его стоит на более верном пути, чем его муза.

Впрочем, и стихи, к которым мы вскоре вернулись, не были вовсе безнадёжны. В них хоть и слабо, но тлела живая искорка поэтического чувства природы. Видимо, колхозник помог поэту в его стиховом деле. Может статься, и поэт помог колхозному делу председателя, которое в его руках шло в гору.

Подсобить живому делу жизни живой — для поэта и честь и радость. Помочь укреплению этого прекрасного двуединства тоже честь и радость, и я с живым удовольствием провёл эту не совсем обычную консультацию.

Когда час спустя мы с поэтом-председателем расстались, заведующая отделом искусства, присутствовавшая при последних минутах нашего разговора, спросила, кивнув вслед уходящему:

— Кто это?

— Александр Сергеевич Пушкин, — ответил я, не вкладывая в свой ответ ни малейшего историко-литературного оттенка. — Дай-ка закурить!

— Держи, — откликнулась моя начальница, кидая через комнату папиросу, и, видимо решив не реагировать на неостроумную мою шутку, прибавила довольно спокойно: — Занятный, кажется, парень.

— Да, — кивнул я, подхватывая папиросу. — И дельный.

Мы закурили и стали обсуждать план литературной страницы, которую собирались дать в воскресном номере силами только что сорганизовавшейся литературной группы «Смена».

Двенадцать из восьмисот

О литературной группе «Смена» мне хотелось бы рассказать несколько подробней. Родилась она из очевидной и весьма естественной потребности друг в друге людей, занимающихся одним и тем же интересным и Дорогим для них делом. Думаю, что так начинаются всякие настоящие человеческие сообщества.