Сумка Гайдара - [26]
Но рот не прорезался. Нам с Жориком обсуждать было нечего. И я думал.
Могла наша находка быть случайной? Да, могла, если бы мы ее обнаружили на поверхности. Но тарелка отыскалась между шул (место условленное) на глубине полутора метров. Как же она там очутилась? Очень просто. Под шулой хранилось оружие. Потом его забрали. А половинку диска обронили. Скорей всего, диск был от пулемета, который мы надеялись найти.
Значит, сундучок, охапки винтовок и «дегтярик» кто-то забрал до нас. Кто? Командир?.. Но его на хуторе Малинивщина схватили через три дня. Сам он раскопать не мог и под пытками о складе ничего не сказал, иначе бы погибла семья Касича — Елена Дмитриевна с детьми.
Сам Касич или Андриан Степанец?.. Но зачем?.. Каждый имел возможность оставить себе любое оружие. Закапывали лишнее.
Немцы?.. Но если б о складе узнали немцы, они бы сожгли дом и расстреляли семью Касича.
Кто же и когда все раскопал и вывез? Я понять этого не мог. Сарай молчал, так и не обретя дар слова. А это была наша последняя надежда.
Поднялись. Собрали инструмент. Жорик развинтил и сунул в чехол миноискатель. И мы двинулись восвояси.
У поворота нам встретилась пожилая женщина. Она тяжело ковыляла на болезненно толстых ногах. Мы с Жориком прижались к ограде, чтобы уступить ей дорогу. Но женщина остановилась, неторопливо оглядывая нас и наше снаряжение.
— Хлопчики, а чего вы здесь шукаете? — наконец спросила она.
Я объяснил.
— Золотенькие вы мои, вы бы хоть до меня добигли. Вот же моя хата. Нашли ваши ружья, давно нашли!
— Кто?!
— Алена ж писля войны перестраивала сарайчик. Рабочие и наткнулись. Ружья увезли. А ящичек цей валялся. Паспорта в нем были с фотографиями, якись бумажки. Детишки думали: раз валяется, то это уже никому не нужно. И с этим сундучком играли в футбол.
— А хозяйка знала?
— А как же!
Мы швырнули на землю весь инструмент, кроме миноискателя, напугав добрую женщину, и вбежали в дом Касича.
Елена Дмитриевна с обнаженными по локоть руками размешивала тесто. На маленькой гудящей печке шипела сковорода. От работы и жара Елена Дмитриевна раскраснелась. К ней, как по волшебству, на короткий срок возвратилась ее былая красота, размытая бедами и войной. Сознавая, что сейчас она очень хороша, Елена Дмитриевна уверенно и ласково спросила:
— Намаялись, бедненькие? Снимайте шинели, накормлю горячими пирожками.
Последний раз мы с Жориком ели в шесть утра. От запаха пирожков с мясом и жареного лука я почувствовал слабость во всем теле. Но мы не прельстились пирожками.
— Елена Дмитриевна, — спросил я, — вы знали, что рабочие откопали оружие и архив отряда?
Ее лицо и перепачканные в муке руки сделались одного цвета:
— Знала.
— Но мы ж с утра до вечера... на ваших глазах...
— Когда Феня спросила про клад... я пожалела, что не сберегла... А когда вы стали копать... я глядела через стекло... плакала... и не было силы... не было силы...
Она закрыла лицо руками.
В каждом доме, под каждой крышей жила еще своя боль войны.
Часть III. НЕОЖИДАННЫЙ СВИДЕТЕЛЬ
Я переехал в другое село. Здесь проживали вдовы нескольких партизан. Это были уже немолодые женщины. Дети их подросли. Почти в каждой хате я видел достаток — больший, чем до войны.
Но здесь тише говорили, реже смеялись. В самом воздухе этих домов я ощущал незримые следы пережитой трагедии. С довоенных фотографий на стенах смотрели веселые красивые лица молодых мужчин. К их пиджакам и праздничным шелковым рубашкам были привинчены значки ГСО, МОПР, КИМ, «Ворошиловский стрелок».[2]
Видел я на тех снимках и теперешних моих собеседниц, цветущих и счастливых. Их счастье и цветение оборвалось в сорок первом.
Драма усугублялась тем, что большинство партизан погибло в бою или было расстреляно неподалеку от дома.
И некоторые женщины видели в последний раз своих мужей за несколько минут до казни.
Рассказы о том, как пойманных партизан вели по селу на смерть мимо родимых окон, сопровождались такими горькими, не выплаканными за четверть века слезами, что больше двух бесед в день я не выдерживал.
И стоило мне поздно вечером положить голову на подушку, как в ушах до рассвета начинали звенеть и разрывать сердце эти неутешные голоса.
Удаление от Леплявы я ощутил прежде всего в том, что Гайдара в этих избах не видели. Мои расспросы о сумке и о нем самом оставляли моих собеседниц спокойными. Но был один пункт в наших беседах, который мгновенно пробуждал их от апатии, прерывал плач и высушивал слезы:
— Кто же предал отряд?
С предательства начались все беды: внезапное появление карателей возле партизанского лагеря, многочасовой бой, где полегло немало народу, отступление и ошибочное решение командира отряда: разделиться на группы и уйти в подполье.
— Кто же был тот негодяй? — спрашивал я. — Кто привел немцев?
Мои собеседницы только разводили руками.
...В сельской гостинице мне отвели небольшую комнату. Частые переезды приучили меня быстро обживаться. Я полюбил свое новое жилище. Вечерами я подолгу сидел в тишине, заполняя дневник, прослушивая пленку, сопоставляя факты. И никто ни разу не нарушил моего уединения.
Однажды я умаялся больше обычного и заснул, впервые не слыша во сне плачущих голосов и не видя перед глазами смеющихся радостных лиц давно погибших партизан.
