Сумхи - [15]

Шрифт
Интервал

Но зато в комнате Эсти даже свет был какой-то особенный, красновато-коричневый и теплый — наверное, из-за абажура, сделанного из красного пальмового волокна. Два окна в комнате были задернуты теми самыми голубыми занавесками, которые я столько раз видел с улицы, но никогда не надеялся хоть раз в жизни увидеть изнутри. Пол был покрыт плетеной циновкой, а у стены стоял белый шкаф с коричневыми ящиками. Между шкафом и стеной, в нише, которую в этот час переполняли тени, помещался письменный стол — маленький, аккуратно прибранный, на котором я увидел тетрадки Эсти, ее карандаши и акварельные краски. Низкая кровать, стоявшая между окнами, была расстелена, ее изголовье украшал коврик цвета красного вина. (Вторая кровать — раскладушка, которая предназначалась для меня, — находилась у самой двери.)

Еще был там табурет, покрытый салфеткой, а на нем стояли ваза с сосновыми побегами и цапля, сделанная из раскрашенных шишек. Я не мог оторвать взгляда от одного из двух стульев, стоявших в комнате Эсти. Все освещалось ночником, тихо льющим свой красновато-коричневый свет. “Ты — в комнате девочки, — думал я. — Ты — у Эсти, и при этом ты сидишь и молчишь, как пень, потому что тыи— настоящая дубина”.

"Сумхи — потому что Сумхи".

Но и это воспоминание не помогло мне найти подходящие слова. После долгих мучений я наконец сказал такую фразу:

— У меня в комнате, дома, — совсем-совсем иначе.

Эсти ответила:

— Конечно. Но теперь ты здесь, а не там.

— Да, — пробормотал я (потому что это было правдой).

— Что ты там все время разглядываешь? — спросила Эсти.

— Ничего особенного, — ответил я. — Я просто сижу и… сижу. Ничего не разглядываю.

И это, разумеется, было ложью. Я не отводил глаз от спинки стула, на котором висел белый свитер Эсти, мой любимый. Тот самый, который я не раз приклеивал в классе жевательной резинкой к ее парте. "Господи, — думал я, — ну почему ты создал меня таким болваном? Зачем я вообще родился на свет? Лучше бы я вообще не существовал. Вообще. Чтобы меня нигде не было. Ну, разве что, в Гималайских горах или в земле Убанги-Шари. Да и там нет нужды в таких идиотах, как я".

Так я и сидел, как потерянный, на раскладушке в комнате Эсти и в правой, слегка потной, руке сжимал свою точилку.

Эсти сказала:

— Может, ты все-таки хочешь спать в гостиной?

— Не имеет значения, — прошептал я.

— Не имеет значения — что?

— Ничего, просто так.

— Ладно. Как хочешь. Я сейчас ложусь и поворачиваюсь к стенке, чтобы ты смог устроиться на ночь.

Но я совсем не собирался никак устраиваться. Прямо в шортах и футболке я забрался под тонкое одеяло, только снял свои спортивные туфли и забросил их подальше под кровать.

— Все. Порядок, — сказал я.

— Если хочешь, расскажи мне о восстании жестокого Махди в Судане. То, что ты рассказывал Раанане и Нурит, ну, всем им, тогда, когда Шитрит заболел и у нас было два свободных урока.

— Но тогда ты не хотела слушать…

— Тогда — это не теперь, — сказала Эсти (и была права).

— Но если ты не слышала этот рассказ, то откуда ты знаешь, что я рассказывал о восстании Махди в Судане?

— Стало известно. И вообще, я все знаю.

— Все-все?

— Все о тебе. И даже то, о чем ты думаешь, что я этого не знаю.

— Есть вещи, которых ты не знаешь, и я ни за что на свете не расскажу тебе, — произнес я одним духом, стремительно повернувшись к Эсти спиной и уставившись в стену.

— Я знаю.

— Неправда.

— Да.

— Нет.

— Да.

— Ну, так скажи. Хочу посмотреть.

— Не скажу.

— Верный признак, что ты просто так говоришь, но не знаешь. Ты ничего не знаешь.

— Знаю. Еще как знаю!

— Ну, так сейчас же скажи, и, клянусь, что если ты угадаешь, то я тут же признаюсь, что это — правда.

— Ты не скажешь.

— Клянусь, что скажу!

— Ладно. Значит, так: ты любишь одну девочку из нашего класса…

— Чепуха! Чего вдруг?

— И ты написал про нее любовные стихи.

— Сумасшедшая, психическая! Прекрати!

— В черной записной книжке.

"Я украду термометр из стенной аптечки, — решил я в эту секунду. — Я разобью его, а ртуть соберу и на большой перемене подмешаю часть в какао Альдо, а часть — Гоэлю Гарманскому. Пусть подохнут. И то же самое я сделаю с Бар-Кохбой и Тарзаном Бамбергером. Пусть они все подохнут раз и навсегда!"

Эсти повторила:

— Маленькая черная записная книжка. Со стихами про любовь и про то, как ты в конце лета убежишь с этой девочкой в Гималайские горы и еще одну страну в Африке, я забыла название.

— Заткни глотку, Эсти, или я тут же на месте тебя задушу, и кончено.

— Ты ее больше не любишь?

— Но это все враки, Эсти, все враки и выдумки гнусных подлецов. Никакую девочку я не люблю.

— Хорошо, — сказала Эсти и вдруг потушила ночник рядом с кроватью. — Ладно, — добавила она в темноте. — Пусть будет по-твоему. А теперь — спать. Я тоже тебя не люблю.

…Потом, когда вся комната — письменный стол, стулья, шкаф, пол — была разлинована полосами света от уличного фонаря, проходившими сквозь жалюзи и освещавшими Эсти, сидевшую в своей пижаме со слонами на полу, возле моей кровати, мы еще немного поговорили. Шепотом. Я рассказал ей почти все. Про моего дядю Цемаха, на которого я до того похож, что могу, чего доброго, тоже сделаться спекулянтом. Про то, что это значит — встать и, бросив все, отправиться к истокам реки Замбези в земле Убанги-Шари. И про то, как чувствует себя человек, когда он покидает свой дом, свой квартал, свой город и в один день лишается и велосипеда, и железной дороги, и собаки, и родительского крова. И как я остался безо всего на свете, кроме точилки, которую нашел.


Еще от автора Амос Оз
Иуда

Зима 1959-го, Иерусалим. Вечный студент Шмуэль Аш, добродушный и романтичный увалень, не знает, чего хочет от жизни. Однажды на доске объявлений он видит загадочное объявление о непыльной работе для студента-гуманитария. Заинтригованный Шмуэль отправляется в старый иерусалимский район. В ветхом и древнем, как сам город, доме живет интеллектуал Гершом Валд, ему требуется человек, с которым он бы мог вести беседы и споры. Взамен Шмуэлю предлагается кров, стол и скромное пособие. В доме также обитает Аталия, загадочная красавица, поражающая своей ледяной отрешенностью.


Познать женщину

Герой романа "Познать женщину" — охотник за чужими тайнами. Сверхъестественное чутье на ложь сделало его бесценным агентом спецслужбы. Однако после смерти жены он уходит в отставку, чтобы быть рядом с дочерью. Теперь он мучительно вглядывается в собственное прошлое, и его не покидает смутное чувство, что жизнь — не поддающийся расшифровке секретный код. В своей книге "Познать женщину" Амос Оз тонко, как Стриндберг, раскрывает самую суть брака.


Уготован покой...

Израиль шестидесятых накануне Шестидневной войны. Постылые зимние дожди заливают кибуц Гранот. И тоска подступает к сердцу бывалых первопроходцев, поднимавших гиблые земли, заставляет молодых мечтать об иной жизни.Не живется Ионатану Лифшицу в родном кибуце.Тяготит его и требовательная любовь родителем, и всепрощающая отстраненность жены, и зимние дожди, от которых сумрачны небо и душа. Словно перелетную птицу, манят Ионатана дальние дали.Ведь там, далеко, есть великие горы, и большие города стоят по берегам рек.


Чужой огонь

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Пути ветра

Ветер — «руах» на иврите. Это слово имеет много значений: ветер, дух, душа, сущность, свойство, лишь некоторые из них. Заглавие взято из Екклесиаста [11:5]. Для проникновения в замысел автора следует принять в расчет многозначность ивритского слова «руах».


Рифмы жизни и смерти

В новом романе Амоса Оза главный герой — некий писатель — приходит на встречу с публикой. Оглядывая собравшихся в зале, он некоторых из них наделяет именем и судьбой. Живые люди становятся персонажами и отныне ходят тропой его воображения.По сути, эта книга — попытка Оза устами своего героя ответить на важнейшие вопросы философии творчества: "Почему ты пишешь?", "Каково это — быть знаменитым писателем?", "Как ты определяешь себя самого?".