Сумерки - [120]

XXVI

На рассвете они расстались. Скобенко вёз из Овруча письмо великому князю в Степань, Андрийко же решил поехать в Руду, а оттуда в село покойного отца Юршовку. Один год войны, раскрывший ему глаза, казался юноше каким-то безграничным девственным лесом лиц и происшествии, в котором терялось всё прочее. Порой Андрийке чудилось, будто некие злобные демоны незаметно, исподтишка рубят на реке лёд. И стоит одному из грядущих поколении ступить на этот лёд, и… оно провалится в бездну, а ледяная волна плеснёт до самого неба и зальёт всё…

А коли так, то зачем бесцельно бродить по свету, зачем осквернять душу нечистью? Почему бы не испробовать сладости жизни, какими упиваются другие?

И вместо того чтобы ехать на восток в Овруч, Андрийко свернул влево, и вскоре перед ним засерели необъятные топи Припяти. И хотя вьющаяся вдоль Ужа дорога на Чернобыль была торной, юношу влекла какая-то неодолимая сила на Мозырщину. В бесконечную равнину, пересекаемую множеством рек, ручьёв, потоков, которые сливались, перекрещивались друг с другом, словно мастерски сплетённая сеть. Бездна озёр, плёсов и затонов, а порой и обычных луж соединялись либо проточными водами, либо во время дождей. Их поймы заросли непроходимой густой стеной густого камыша и осоки, словно берегли какую-то тайну. И в самом деле, в пучинах тех хранились тайны, сокровенные, страшные — полесские окна. Андрийко не раз уже слыхал о том, что в тех окнах жили водяные и утопленники, и потому боялся ночевать под открытым небом. Нечистая сила без труда изведёт любого, ибо нет человека, который хоть изредка не отвратил свои мысли от бога. А стоит такому случиться, из-за ближайшего куста лозы, из таинственной глубины выползет чудовище и тащит неосторожного под ярко-зелёный ковёр мха, ряски и шувара. К счастью, была осень, и не поздняя, проливные дожди ещё не начались, и доступ к жилью был лёгким. На небольших холмах, чуть повыше уровня болот, на песчаных или глиняных грядах стояли щетиной сосновые боры, а среди них — сёла. В них ютился тихий, незлобивый, светловолосый люд, проводивший большую половину своей жизни на лодках и сплавах, он платил дань рыбой и дёгтем, земли же обрабатывал немного, поскольку её и не было. Мужики охотно принимали в дом рыцаря, хоть и не понимали его рассказов о великом князе, о поляках и татарах.

— Татары к нам не придут! — отвечали они. — И великий князь, и шляхта не очень-то зарятся на наши песчаные нивы и на наших выонов. А раз так, то какое нам до них дело?

Когда Андрийко расспрашивал про Незвище, полесовики качали головами и говорили:

— Может, тамошние люди и знают к нему дорогу. Не близкий свет, поди, над самой Припятью, а ходу туда нет, разве на чёлне. Да и то не каждый туда повезёт, сказывают, там неладно. Как-то заслал туда один боярин свою неверную жену, ну, боярыня с отчаяния бежала и утопла в болоте. С того времени ходит по ночам, манит молодых парней и утаскивает в омут. А коли кто не поддастся на её чары, то наведёт чёлн на корягу аль колоду, и уходит парень в пучину пасти сомов.

Андрийко невольно вздрагивал, слыша такие рассказы, но всё же не отступал. День и ночь ехал он вперёд, пока наконец ему не сказали, что нынче доберётся до Припяти. Последнюю ночь он провёл в хате тиуна князя Гольшанского. Тиун диву давался, что Андрийко хочет добраться до Незвиша с непроезжей стороны.

— В Незвище едут по реке! — объяснял он. — Пройти туда нелегко. Однако я вам дам проводника, и он доведёт вас куда надо.

И в самом деле. Едва лишь Андрийко отошёл гона на два от хаты тиуна, перед ним раскинулось неоглядное болото, покрытое тонким слоем водорослей, ржавчиной и гниющими растениями, среди которых ярко поблёскивала зелень. Один шаг в эту предательскую трясину — и гибель неминуема. Проводник молча указал рукой на чернеющий у горизонта лес.

— Вон там и Незвище, за болотом большущий лес. Туда мы ездим только зимой, а теперь разве что пешему можно перейти. Потому, сделай милость, оставь лошадь у тиуна либо возвращайся в село и кружным путём на чёлне доплывёшь до Припяти в Незвище без всякого труда.

— Сколько же времени для этого потребуется? — спросил Андрийко.

— Дня четыре, пять.

С минуту Андрийко колебался, и в самом деле, какое ему дело до Офки? Однако неведомая сила, вдруг пробудившая и взбунтовавшая в нём юношеские чувства, превозмогла; захотелось необычных приключений, острых переживаний, хотелось свершать необычные подвиги ради любимой женщины, которая награждала бы его за это улыбкой своих пунцовых губ.

«Неужто я люблю Офку?» — спрашивал себя Андрийко и не находил ответа.

Этот вопрос и решил дело.

«Пойду, там будет видно!» — подумал он и отдал коня пахолку тиуна, который провожал его до болота. Проводник, высокий, худощавый парень в полотняной одежде, перекрестился, отбил земной поклон, взял длинную жердь в руки, а другую подал Андрийке. Потом ступил ногой на податливую, пружинящую почву, пробежал несколько шагов и остановился на кочке, проросшей болотным купчаком. Опираясь на жердь, он оглянулся, и пока Андрийко, следуя его примеру, очутился на этой кочке, мужик был уже на другой. Так перебегали они с кочки на кочку, местами натыкались на островки, буйно поросшие осокой и рогозой, где уже приходилось брести по колена в жидкой грязи. Андрийко диву давался, совершенно не понимая, по каким признакам мужик находит дорогу. Привязав лук и меч на спину, чтобы не мешали в пути, он неустанно следовал за проводником. Дорога была трудная. От постоянного напряжения ломило плечи и поясницу больше чем после четырёхчасовой сечи с панами. Поэтому, когда они добрались до довольно большого островка, откуда до противоположного берега было уже недалеко, проводник остановился и, утирая со лба пот, сказал: