Сумерки - [121]

— Тут передохнем.

Невдалеке чернел гонов на десять высокий бор, опушка которого поросла ольхой, осиной и лозой. Деревья и кусты переплелись так густо, что никто не сказал бы, что там живут люди. Внезапно до их ушей долетел далёкий звук рога.

— Что это? — спросил Андрийко, прислушиваясь.

— Охотятся! — ответил проводник, открывая бурак с хлебом и салом. — Видать, кто-то приехал с той стороны, не слыхал я доселе в Незвище ловецкого рога.

Андрийко снова заколебался. Если там, в Незвище, живёт кто-либо из Офкиной родни, то его положение весьма незавидное. Что ж, тогда можно и не заходить, а поглядеть всё же стоит.

Последнюю часть пути путники прошли тоже благополучно, почва близ острова стала твёрже, водяные растения уступили место лозняку и вербам, а по спутанным корням шувара можно было ступать, не опираясь на жердь.

Передохнув с минуту на берегу, проводник повернул обратно, чтобы к вечеру поспеть в Ольшину. Уж очень он боялся некошных и боярыни-утопленницы. Андрийко остался один.

Очистив прежде всего от грязи сапоги травой и листьями, он опоясал меч, привёл в порядок одежду и в поисках тропы углубился в лес. Звуки рога доносились всё ближе, всё отчётливей, но кругом по-прежнему царили безлюдье и тишь. Лишь где-то на болоте кричала водяная птица да редкий шелест в кустах и траве выдавал мелкого зверя, напуганного охотничьим рогом. Прошло больше часу, наконец лес поредел, на прогалинах запестрели вереск и зимовник. Лай собак раздавался в чаще уже невдалеке, и Андрийко опытным ухом охотника уловил, что зверь обнаружен, и большой: медведь или тур. Он бросился вперёд и очутился на поляне, поросшей невысокой травой. Со всех сторон высился могучий лес. На поляне, весь напружившись, с рогатиной в руках и топором на боку стоял богатырь, а в трёх шагах позади красивая женщина в тёмно-вишнёвом, обшитом мехом платье. Быстро-быстро забилось сердце юноши, и кровь ударила в голову. Он узнал Офку!

В первое мгновение хотелось кинуться к ней, поздороваться, но, увидав на шапке великана кармазиновый шарф, Андрийко остался на месте. Ах, ведь и у него был такой же…

Прокравшись поближе, юноша узнал в Офкином защитнике Кердеевича. Откуда он взялся? Что тут делает на Свидригайловой заимке этот перевертень?

Однако последовавшие события отвлекли его. Из леса вдруг выкатился на поляну какой-то клубок звериных тел, к нему со всех сторон бежали ловчие и псари, науськивая собак, крича, размахивая рогатинами, топорами и дубинами. Это был огромный медведь, с которым гончие отплясывали «свинячьего трепака», набрасывались на него сзади и с боков и ловко отскакивали от когтей и страшной пасти. Выбежав на простор и увидав людей, зверь остановился, злобно рявкнул, поднялся на задние лапы и одним махом сбросил с себя собак. Точно спелые груши с дерева, попадали собаки на траву, а медведь, оскалив страшные зубы, двинулся на Кердеевича. Тот поднял рогатину, размахнулся и ударил зверя в грудь.

Но острие, видимо, скользнуло по кости, потому что староста вдруг подался вперёд, а в следующую секунду медведь сшиб его одним ударом лапы на землю. Рогатина выпала из рук, и казалось, со старостой вот-вот будет покончено. Но громкие крики подбегающей челяди и яркий наряд Офкн отвлекли медведя от лежачего. И зверь с ужаснейшим рёвом двинулся к окаменевшей от страха женщине. Андрийко молнией кинулся вперёд и заслонил от зверя Офку. Никто ещё не успел опомниться, как он ударил медведя ножом в бок и потом, отскочив на шаг, вытащил свой старый, передававшийся из поколения в поколение меч.

Смертельно раненный зверь страшно зарычал, собрал остатки сил, кинулся вперёд и напоролся на меч, по в тот же миг его лапы со всего размаху упали на голому и плечо юноши. Андрийко рухнул на землю, а медведь, обливаясь кровью, покрыл его своим тяжёлым телом. В голове потемнело; какие-то мгновения Андрийко ещё пытался вылезти из-под туши, но тщетно. Лютая боль в плече, точно ножом, пронзила всё его существо, и он лишился сознания.

Мысли его пробуждались так, как поздней осенью пробуждается день, мрак медленно, неохотно сереет, бледнеет, но не исчезает, как летом, точно от удара меча бога солнца, а растворяется в свете, смешивается с ним, так что не поймёшь, сумерки ли это или день. Вот так постепенно из кромешной тьмы беспамятства забрезжило сознание жизни.

«Я живу!» — сказала душа и постаралась вспомнить, что о себе знает. Долго-долго перебирала разные разности и наконец добралась до последних событий и замерла, точно охотник, увидавший зверя.

Нет, разобраться в наступивших после осады Луцка событиях, чередовавшихся друг за другом, точно удары молота, она не в силах. Она живёт, это правда, а вокруг мрак, скорее сумрак. Но ведь после сумерек наступает ночь…

Ночь! Она охватывает его со всех сторон. Тысячами слепых глаз заглядывает в сердце, подходит всё ближе, ближе. Только и свету, что в нём, но он меркнет, меркнет, и остаётся лишь искорка. Неужто погаснет и она? Но здесь совсем рядом, он чувствует, к нему рвётся какой-то другой свет, взгляд чьих-то глаз! Блестящих, больших, в которых трепещет живая душа. Он не видит их, но чувствует. Глаза тут, около него, они ищут его взгляда, впиваются в его крепко сжатые веки, проникают в сердце и вместе с ним ритмично моргают, словно помогают его биению. Кто это? Кто?