Сумерки - [37]

— Очередное жульничество царанистов, — прибавил Север. — Увидишь, какую я сыграю штуку. Только, смотри, помалкивай…

Никодим все еще хохотал:

— Ох! Будь ты неладен, Север. Давно я так не смеялся!

Он с восхищением хлопнул Севера по колену и принялся протирать запотевшие очки. Старик, довольный собой, не спеша оглядывал присутствующих.

Неподалеку от них через два пустых кресла сидели Исидор Маркус, представитель еврейских прогрессистов, и господин Гринфельд, глава общества домовладельцев. Север любезно им улыбнулся. Присутствие Гринфельда его не удивило, но Маркус… Помпилиу Опрян на всякий случай решил, видно, всех умаслить.

Справа от них сидели директор Национального Банка Ангел Мога, адвокат Беша и Стан Мэзэрин, директор трамвайного треста — высокий человек с оттопыренными ушами и торчащим кадыком. Мэзэрин был в мятом выцветшем пиджаке, в мятых серых брюках, галстук у него скособочился, клетчатая рубашка была неглажена. «Больше было б пользы организовать фонд помощи Мэзэрину», — подумал старик, глядя на его испитое лицо и серые грустные глаза. Мэзэрин как раз объяснял, что страдает бессонницей: изжога доняла. И сода ему не помогает…

— Ты слишком плотно ужинаешь, — вмешался в разговор краснолицый заика Беша.

— Я вообще ничего не ем, — жалобно возразил Мэзэрин.

— Ты ешь слишком много, уверяю тебя! Знаешь, как я ужинаю? Запиваю яблоко стаканом холодной воды! — и Беша выпятил двойной подбородок с такой гордостью, будто поставил мировой рекорд, и повторил еще раз, — яблоко и стакан воды!

— А этого мошенника зачем пригласили? — спросил Север у Никодима.

— Если пригласили всех мошенников, то почему обижать этого? А как иначе понимать демократию?

— Эхе-хе, — вздохнул Север с горечью.

Всякий раз, глядя на тучного цветущего Беша, он думал о Ливиу… И тут же не понятно почему вспомнил предложение Олимпии и развеселился: оно смешило его своей наивностью, только женщина способна такое придумать.

— Знаешь, Никулае, что надумала Олимпия?

— Что?

— Подарить наш дом церкви.

Никодим растерянно поморгал, вникая в услышанное. Потом заговорил, и подрагивание его голоса выдавало улыбку, неприметную из-за пышных усов.

— За чистые помысли воздастся ей на небесах…

— Она твердит, что церкви надо помогать всем, чем можно.

— А разве ты не согласен?

— Конечно, согласен, но у меня же ничего не осталось. Не пора ли церкви обо мне позаботиться?

Широкая улыбка раздвинула пышные усы Никодима.

— Воздадим друг другу любовью, — изрек он, ухмыляясь, и с восхищением добавил: — Ну и шельмец ты, Север, не мытьем, так катаньем своего добьешься. Любопытствую, что ты на сегодня заготовил?..

Север засмеялся, польщенный, и тут же оглянулся, не услышали ли их нескромные уши. Он встретился взглядом со своим домашним врачом, здоровенным, жизнерадостным детиной, господином Аврамом Дамианом, который разговаривал с директором газеты «Светоч», Ионеску. Представители газеты «Дакия», «Румынское единство» и «Голос» сидели в том же ряду.

— Добрый вечер, Север, — приветствовал его Аврам. — Как самочувствие? Головокружения продолжаются?

Северу сейчас не хотелось обсуждать слабость своего здоровья. В другое время он охотно бы поговорил на эту тему, но сегодня, — нет, ни в коем случае! И он шутливо ответил:

— Как рукой сняло, стоило мне начать ужинать яблоком и холодной водой.

— По рецепту Беша, — захохотал Аврам.

Север тут же пустил разговор по другому руслу:

— Знаешь, я познакомился с доктором Ионом Ионом.

Аврам презрительно поморщился и отмахнулся.

— Мог и не знакомиться!

— Плебс! — прошипел Ионеску из «Светоча».

— Ничего не поделаешь, — примирительно отозвался Север, — люди-то всякие…

Он взглянул на Иона Иона, тот с тем же хмурым безразличием, с каким сидел в доме Севера, теперь перелистывал бумаги в папке и тихо переговаривался с Софроние Марку.

— А ты что о нем скажешь? — спросил Север Никодима.

Епископ брезгливо поджал губы.

— Он же одних баб лечит?

— Да, гинеколог.

— А мне он для какой надобности? — скривился Никодим.

— Да при чем тут профессия? Что он за человек? Он же из этих…

«Этими» именовались и коммунисты, и царанисты, а раньше легионеры или немцы, но, произнося «эти», собеседник не сомневался, что будет правильно понят.

Никодим внимательно посмотрел на Иона Иона, словно собирался тут же составить о нем мнение, и, повернувшись к Северу, сказал:

— А бог его знает…

— Везет вам, за все у вас бог в ответе, — засмеялся старик.

В зал вошли префект уезда Даниел Скутару, глава царанистов Помпилиу Опрян и Илие Мэнэилэ, примарь. Все трое были во фраках. Скрипя лакированными туфлями, они пересекли зал, и казалось, ступают они по снегу, а не по мягкому ковру. На почтительном расстоянии от них следовала стенографистка, блондинка с прической под Алиду Вали и бережно, как драгоценность, несла в руках блокнот и стаканчик с остро отточенными карандашами фирмы Хардмут.

Все трое с улыбкой поклонились епископу, а поскольку Север беседовал с его преосвященством, они поприветствовали и его — и никого больше, что очень старика утешило, и он ответил им с такой величественностью, что куда было до него епископу Никодиму, общепризнанному идолу и покровителю муниципалитета. Вошедшие уселись за длинный, покрытый стеклом, стол орехового дерева. Стенографистка примостилась за маленьким столиком справа. Помпилиу Опрян поднялся, окинул зал взглядом и выразил надежду, что все оповещены о цели, ради которой собрались. Однако он желает напомнить досточтимому собранию, что его партия, по чьей инициативе начата деятельность по культурному подъему страны, добилась, чтобы в обсуждении приняли участие представители всех партий, независимо от программ, а также представители всех национальностей и вероисповеданий.