Сумеречная земля - [36]

Адонис грязно выругался. Я шагнул к нему и дал пощечину. Еще пьяный, он не смог уклониться. Подавшись вперед, он схватил меня за плечи. Я пытался вырваться, но он не отпускал меня, прижав лицо к моей груди. Несомненно, он пустил слюни. За его согнутой спиной маячил Плате — Плате, недавно обретший смелость заговорить. Плате повторил непристойность. Я счел за лучшее взглянуть ему в лицо, выпрямившись и игнорируя Адониса.

— Господин может уходить, — сказал Плате, — господин и ручной готнот господина. Мы говорим: до свидания, господин, до свидания, желаем удачи. Только осторожнее, господин, остерегайтесь ударить еще кого-нибудь — мало ли кто это будет. — Указательным пальцем он потрепал меня по подбородку. — Осторожнее, господин, понятно?

В следующий раз, готнот, в следующий раз.

Итак, я ушел вместе с Клавером.

— Tы слышал, что я сказал. Ступай собирать вещи. Я не буду ждать.

Его долго не было. Добрый верный старик Клавер — хороший слуга, но не очень-то расторопный. Он с трудом вырывал у них пищу. Я прислушивался к птицам, цикадам, к плачу младенца, у которого были колики. Люди за мной наблюдали — им было некуда девать время. Не обращая на них внимания, я стоял в непринужденной позе, заложив руки за спину.

Я был спокоен и воодушевлен. Я уходил отсюда. Я не потерпел неудачу, я не умер — следовательно, я выиграл.

Вернулся Клавер со скатанными одеялами и провизией: маленьким мешком с печеньем и сушеным мясом. Вместо мехов для воды он принес две связанные бутылки из горлянки — смешные, похожие на женские груди, они били при ходьбе по ногам.

— Вернись и принеси мехи для воды, — приказал я, — мы не можем пользоваться этими штуковинами.

— Они не дадут мехи, господин.

— А как насчет наших собственных мехов?

— Они не отдадут их обратно, господин.

— У тебя есть нож?

— Да, господин.

— Дай его мне. — Мы отправлялись в дикую местность с ножом и огнивом. Я улыбнулся.

Мы выступили, двигаясь на юго-восток, к реке Леувен; я шел впереди, нарочито беспечный, Клавер тащился позади. Прощания не было, хотя за нами наблюдали многочисленные зрители. Дети, которые прежде носились бы возле нас, забегая вперед, теперь опасались это делать. Я дал им урок. Четыре предателя тоже бесстыдно смотрели на нас. Интересно, как они представляют себе свою жизнь среди готтентотов?

На следующий день мы добрались до реки Леувен. Было какое-то абстрактное удовольствие в том, чтобы поглотить ограниченное количество миль, которые приведут меня домой, и я в прекрасном настроении хромал, широко расставляя ноги. Там, где идти было особенно трудно, я просил Клавера меня нести, и он безропотно это делал. У меня был здоровый стул. Мы спали вместе, спасаясь от холода.

Несколько дней мы провели на берегу Леувен, чтобы восстановить силы. Наши запасы истощились, но мы вполне сносно питались корешками и птенцами, которых пекли в глине и съедали вместе с костями по двенад цать штук зараз. Я вырезал себе лук из ивы и со стрелами, смазанными ядом giftbol, лежал у реки в засаде каждое утро, поджидая, чтобы животные пришли на водопой. Я подстрелил самца антилопы, и Клавер весь день его искал, но так и не нашел. Подстрелил другого, но Клавер его не поймал. Без соли мы не могли сохранять мясо, поэтому обжирались, чтобы ничего не пропадало. Мы вели жизнь бушменов. Я починил свою обувь.

Потом мы не спеша пошли вдоль берега реки. Моя ягодица заживала, и я не сомневался, что лук поможет нам продержаться всю весну.

Я сбрасывал оковы.

Мы добрались до брода на Великой реке. Она разлилась после первых весенних дождей. Два дня мы стояли лагерем на берегу, но вода не спадала. Я решил попытаться переправиться.

Мы обвязались одной веревкой, насколько это нам удалось. Брод был шириной с четверть мили, и вода быстро бежала через отмели, хотя всюду было неглубоко — нам по грудь. Мы медленно продвигались, шаг за шагом. Потом Клавер, шедший впереди, нащупывая дно палкой, проглядел яму гиппопотамов и потерял почву под ногами. Бурное течение тотчас же разорвало узлы, которыми мы себя связали, и понесло Клавера через отмели на глубину. Я с ужасом наблюдал, как моего верного слугу и спутника тащит вниз по течению, слышал прерывистые мольбы о помощи от того, кто никогда в жизни не повысил голоса, но был бессилен помочь, и вот он уже скрылся за поворотом вместе со свернутыми одеялами и со всей провизией.

Переправа заняла у нас целый час, потому что перед каждым шагом мы проверяли дно, опасаясь угодить в гиппопотамью яму. Но наконец мы выбрались на южный берег, промокшие и дрожащие, и разожгли костер, чтобы высушить одежду и одеяла. День клонился к вечеру, дул предательский ветерок, и, пуще всего боясь заболеть, я прыгал, чтобы согреться. А Клавер, разложив нашу одежду, с несчастным видом сидел на корточках у костра, прикрывая руками срамное место и поджаривая свою шкуру. Я приписываю его болезнь этой ошибке и тому, что он надел влажную одежду. В ту ночь он никак не мог согреться и все прижимался ко мне, дрожа от холода. Утром его лихорадило, не было аппетита. Я не знал целебных трав и лишь заставлял его пить горячую воду, а также хорошенько закутал. Однако костер не согревал изнутри, и он опять продрожал всю ночь. К тому же выпала обильная роса. Он непрерывно хрипло кашлял. Я с разочарованием отметил, что не вижу веры в его глазах. Если бы он верил в меня или вообще во что-нибудь, он бы поправился. Но у него был организм раба: упругий под каждодневными ударами жизни, но хрупкий, когда приходит беда.