Сумасшествие лейтенанта Зотова - [11]

Я кричу ему в спину:

— Доктор, что со мной, я имею право знать, я требую прокурора, милицию, я…

— Голубчик (он не поворачивается ко мне, что за ерунда — почему он не поворачивается и почему, его голос доносится словно из преисподней), вы тяжело больны…

— Позовите мою мать! — Я кричу, но «оно» наклоняется ко мне, к лицу и жалостливо произносит:

— Голос едва звучит, я боюсь, у него начинается отек…

Отек? Какой отек, у меня свободное дыхание, я же чувствую… И, словно подслушав мои мысли, доктор (он по-прежнему стоит, спиной ко мне) цедит сквозь зубы:

— Это незаметно сначала, мой милый… А ваша матушка ходит к вам каждый день. Не помните?

О Господи… Значит, я и вправду болен, у меня что-то с мозгом, но вот я чувствую (или мнится мне?), как мягко и совсем не больно погружается в предплечье игла, и, проваливаясь, слышу:

— Теперь не долго… Позвоните, иначе есть риск.

И в полной темноте:

— Память работает, а этого совсем не нужно, вы поняли?

Нет, все это кажется мне, я ничего не слышу, а птички поют, и шелестит листва, и прорывается сквозь нее синее-синее небо… Как легко здесь дышится, на Ваганьковском, старом нашем московском кладбище, где лежит не слишком любимый мною Высоцкий и любимый, всеми забытый художник, что писал свои маленькие картины не кистью, а драгоценной мозаикой.

Вот и 21-я аллея, видны два языческих идола над могилой министра внутренних дел и его жены, и памятник заму из госбезопасности тоже виден — вон он, каменный командор, победитель Слабых и слабак перед псевдосильными, а вот и…

Захотелось перекреститься и произнести подслушанное где-то и когда-то: «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его!»

Могилы нет. Мертвая Люда Зотова куда-то делась. Все могилы, все памятники на месте: крест черного гранита (или мрамора — не разбираюсь) над военным инженером, похороненным в 21-м еще году, пропеллер над летчиком тридцатых, а на месте Люды… старая ржавая ограда, крест (из рельсов) с венком, проржавевшим лет еще 40 назад, и табличка: «Анастасия Алексеевна Яблочкина, артистка, 1890–1940».

Нет. У меня не потемнело в глазах, я не удивился, не испугался, я просто сел на полусгнившую скамейку и стал думать, напрягая изуроченный свой мозг из последних сил.

Я не видел могилы Зотовой?

Была ошибка, могила в другом месте.

Я болен? — Психически, разумеется…

Нет, нет и нет… Все не так. Могила и в самом деле исчезла. Но это значит, что странный звонок старухи, странное поведение начальника Темушкина, завуча, директора 31-й школы сливаются в единое целое, образуют нерасторжимую цепь косвенных доказательств, улик, свидетельствующих о том, что совершено уголовное преступление.

Кстати, а где венки, ленты с надписями «Комсомольцы 31-й школы…» и так далее? Я же помню, помню их, и значит, все было, все на самом деле, я не сошел с ума…

Итак: совершено преступление, в нем участвовала государственная организация (обычный преступник, и даже группа, и даже так называемая мафия не смогли бы убрать могилу, заменить ее другой, столь тщательно замести следы).

Так… Надо искать следы лент и венков — это просто, их заказывают, ведут учет.

Трупа Зотовой в могиле, конечно, нет; Они… Они не дураки на всякий случай тело, конечно, убрали, И все же сколь бы тщательно они это ни делали, следы остались. Что-то осталось — пока не знаю, что-то сохранилось, сохранилось наверняка, ибо и семи пядей во лбу допускают ошибки, на этом всегда настаивал мой преподаватель криминалистики…

Может быть, и свидетели есть. Их следует только отыскать.

Отыщем…

Кто-то спросил (сзади, с явным акцентом):

— Что-то случилось? У вас опять такое лицо…

Это он, тогдашний… (Это — Джон, это сейчас выяснится, через минуту.)

— Случилось. Вы помните нашу первую встречу?

— Конечно. Yes of course…

Англичанин. Стоит ли мне… А-а-а, чушь все это, шпиономания параллельного ведомства, пошли они, надоело…

— Помните, где я стоял, как?

— Yes, да. Вы стояли… — Я вижу, как меняется его лицо. Это не изумление, это что-то совсем другое, не могу сформулировать. Он бормочет что-то по-английски, я не понимаю ни слова — это следствие обучения с 5-го по 10-й класс и еще два года в школе милиции. Ве-ли-ко-леп-но…

Он чувствует мое состояние.

— Don't understand? — улыбнулся. — Здесь была могила (продолжает по-русски)… девочка… ее звали (сморщил лоб)… Зо-то-ва… Лю-да… Так?

— У вас профессиональная память.

— Yes, sir. Я десять лет служил в Особом отделе Скотленд-Ярда. Это общая контрразведка.

У меня вырывается:

— Вы… шпион? Агент разведки?

— No… — улыбается. — Нет, конечно. Согласитесь, если бы это было так — зачем бы мне посвящать вас в свое прежние дела? Нет.

Логично, хотя — кто их там разберет. Учили: всякий-разный оттуда — потенциальный агент. Ладно. Глупости.

— Вы… спецслужба, — продолжает он.

— Милиция.

— Тогда — легче. Исчезла, да? Преступление?

— Возможно. А что вы делаете здесь?

— В Москве? Служу в посольстве. Аппарат культур-атташе. То — прошлое, — улыбнулся (славная у него улыбка, чистая, светлая — он нормальный человек из нормального мира). — Вы думаете, что я говорю вам неправда?

— Нет… (хотя — хорошо, что он объяснил). Я имел в виду другое. Что вы делаете здесь, на кладбище?