— Послушайте, — сказал он, задыхаясь от волнения, — у вас там, в мастерской, живет сумасшедший. Вы знаете, что он сделал? Прибил гвоздями к стене курицу и уверяет, что работает. Он мог меня убить и тоже прибить гвоздями к стене. Такие жильцы являются общественной опасностью!
Женщина побледнела. Больше всего на свете боялась она сумасшедших. В самом деле, — жилец какой-то странный, не такой, как все, — говорит непонятно, и какой взгляд!
— Это так нельзя оставить, — сказал представитель фирмы «Перфект Моторс». — У вас дети. Такие выходят на улицу и стреляют. Нужно немедленно предупредить полицию.
— Вот телефон, — засуетилась уборщица. — Вот здесь, звоните!
Полицейскому, который поднял трубку, он сказал, что в доме опасный сумасшедший, и что нужно что-то предпринять.
— Сумасшедший? — переспросил полицейский. — Сейчас приедем. Дайте адрес.
Через пять минут на улице завыли сирены. К дому подкатили две машины. Из первой вышли полицейские. Вторая была из госпиталя Бельвю, — в ней были санитары с носилками. Начали собираться любопытные, — детвора, игравшая на улице, женщины, возвращающиеся с базара, какие-то рабочие.
Полицейские в сопровождении санитаров уже поднимались по лестнице к скульптору, который, ничего не подозревая, засел за прерванную работу. Снова раздался стук в дверь.
— Это уж слишком, — возмутился Лопатин. — Если этот мерзавец вернулся, чтобы вторично продемонстрировать мне пылесос, я спущу его с лестницы.
И с весьма решительным видом, он открыл дверь. Полицейские с опаской вошли в комнату, начали оглядываться.
— Что тут происходит? На вас жалуются. Вы производите беспорядок, шум.
Скульптор заволновался и начал объяснять на ломаном английском языке, что шум производил пылесос, а он, напротив, спокойно работал, — и вот — модель, не дают закончить… Они с любопытством посмотрели на модель, и один из полицейских даже потыкал в курицу пальцем, но так осторожно, словно она была начинена динамитом.
— Вот что, — сказал он, — мы все, братец, поедем кататься. Недолго. Всего на несколько минут. А потом можно будет вернуться кончать работу. В состоянии вы спуститься по лестнице без посторонней помощи?
— Никуда я не поеду. Оставьте меня в покое! Сначала тут был какой-то назойливый тип, а теперь вы. В конце концов, это мой дом и вы не имеете права ко мне врываться.
— Тише, тише, братец, — довольно мирно сказал полицейский. — Не нужно скандала. Пойдем с нами.
И, высунувшись в коридор, он крикнул санитарам, что носилки не нужны, — больной сам спустится. Что прикажете делать, когда вас настойчиво приглашают на прогулку двое дюжих полицейских и санитары, явно решившие дорого продать свою жизнь? Лопатин сказал, что будет жаловаться, не оставит дела без последствий, надел шляпу и вышел на улицу. Двери на лестнице все были полуоткрыты, из них выглядывали испуганные лица. У выхода толпа расступилась, кто-то крикнул:
— Ведут! Ведут сумасшедшего!
Все это продолжалось лишь несколько секунд. Его посадили в автомобиль скорой помощи и они помчались. Никогда в жизни Лопатин не ездил по Нью-Йорку с таким почетом, — впереди полицейские, позади больничная машина, оглушительный вой сирен, останавливающий все движение, сочувствующие взгляды прохожих… Торжество продолжалось, впрочем, не долго. Машина нырнула в ворота госпиталя Бельвю, дежурный служащий записал имя и адрес, и Лопатина ввели в зал, где уже прогуливалось много людей в халатах. Дверь захлопнулась. И скульптор оказался в доме для умалишенных.
* * *
Вокруг него расхаживали и сами с собой разговаривали какие-то больные. Одни сидели, неподвижно глядя перед собой в пространство; другие выкрикивали какие-то бессвязные слова. В углу, на табурете, сидел старик и тихо плакал, — очень страшно видеть плачущего мужчину. И из высоких окон, защищенных железными решетками, падал на эти страшные лица, какой-то неумолимый, мертвый свет.
Наконец, появился фельдшер. Лопатин обратился к нему с вопросом: когда его выпустят?
— У вас много времени, — засмеялся фельдшер и прошел дальше, не задерживаясь.
— А когда я увижу доктора?
— Завтра утром.
Прошел день, наступила ночь. В палате наполовину выключили свет. Больные прилегли, но и во сне они не находили покоя, — метались, что-то выкрикивали, плакали и смеялись. Лопатин всю эту ночь не сомкнул глаз и к утру, вероятно, уже выглядел так, как большинство других обитателей палаты: на лице появилась серая щетина, под глазами — глубокие круги, в глазах — отчаяние.
Наступил докторский час. Его повели в кабинет, где врач взглянул мельком в лежавшие перед ним бумаги, приветливо указал на стул и спросил:
— Ваша фамилия Лопатин? Значит, вы — русский? Что же, мистер Лопатин, не надо отчаиваться. Мы вас быстро вылечим.
— Доктор, — сказал Лопатин, стараясь казаться спокойным, — доктор, спасите меня. Ведь произошло ужасное недоразумение. Я — совершенно нормальный человек.
Доктор весело взглянул на пациента и скороговоркой ответил:
— Да, конечно, в этом доме все решительно нормальные люди, кроме меня. Давайте лучше прочтем полицейский протокол.
Он погрузился в чтение и время от времени с удивлением посматривал на русского скульптора.
