Сумасшедшее семя - [57]

Священник временно замолчал; из паствы доносилось напряженное покашливание. Потом, с уместной для религиозной проповеди неуместностью, он вскричал в полный голос:

— Итак, не бойтесь. Среди смерти мы в жизни.

— А-а-ах, чертов бред! — вскричал сзади голос. — Ты не можешь оживить мертвого всеми своими прекрасными речами, чтоб тебя разразило!

С признательностью завертелись головы; завязалась драка, мелькали руки; Тристраму было не очень-то хорошо видно.

— Я думаю, — невозмутимо сказал священник, — перебившему меня лучше бы удалиться. Если он не уйдет добровольно, может быть, ему помогут.

— Чертов бред! Проститутствуешь ради ложных богов, прости Бог твое черное сердце! — Теперь Тристрам увидел, кто это. Узнал лунообразную физиономию, красную от искреннего гнева. — Моих собственных детей, — вопил он, — принесли в жертву на алтарь Ваала, которому ты поклоняешься как истинному богу, прости тебя Господь. — Крупное тело в обвисшей фермерской одежде выталкивали в борьбе, в драке тяжело дышавшие мужчины, развернув его в правильном направлении, больно заломив руки за спину. — Прости вас всех Бог, ибо я никогда не прощу!

— Извините меня, — бормотал Тристрам, проталкиваясь со своей скамьи. Кто-то крепко зажал рукой рот его удалявшегося свояка.

— Боб, — доносился приглушенный протест, — боб бас бро… боб… боб. — Шонни со своим крепким пыхтевшим эскортом уже был в дверях. Тристрам быстро шел по проходу.

— Продолжим, — продолжил священник.

Глава 10

— Значит, — безнадежно сказал Тристрам, — ее просто увезли.

— А потом, — глухо сказал Шонни, — мы ждали, ждали, но домой они не пришли. А потом, на другой день мы узнали о происшедшем. Ох, Боже, Боже. — Он пудингом плюхнул голову на большую красную тарелку, сделанную из своих рук, и всхлипнул.

— Да, да, ужасно, — сказал Тристрам. — Они сказали, куда ее повезли? Сказали, что возвращаются в Лондон?

— Я обвиняю себя, — сказала спрятанная голова Шонни. — Я верил Богу. Я долгие годы верил не тому Богу. Ни один добрый Бог не позволил бы такому случиться, прости Его Бог.

— Все напрасно, — вздохнул Тристрам. — Весь путь впустую. — Рука его дрожала, держа стакан. Они сидели в маленькой лавочке, торговавшей водой, слегка тронутой алком.

— Мевис была великолепна, — сказал Шонни, поднимая глаза, из которых текли слезы. — Мевис это приняла, как святая или как ангел. Только я никогда больше прежним не буду, никогда. Я пытался сказать себе, Богу известно, для чего это произошло, и всему есть божественная причина. Даже пошел на мессу в то утро, готовый уподобиться Иову и хвалить Господа средь несчастий своих. А потом я увидел. Увидел в жирной морде священника. Услышал в его жирном голосе. Их всех прибрал к рукам ложный Бог.

Он дышал с трудом, со странным треском, словно море ворошило гальку. Немногочисленные прочие выпивавшие (мужчины в старой одежде, которые не праздновали Пасху) оглядывались.

— У вас могут быть еще дети, — сказал Тристрам. — У тебя еще есть жена, дом, работа, здоровье. А мне что делать? Куда идти, к кому я могу обратиться?

Шонни злобно взглянул на него. Губы его были в пене, борода плохо выбрита.

— Не говори мне, — сказал он. — У тебя дети, которых я берег столько месяцев, рискуя жизнью всей своей семьи. Ты со своими хитрыми близнецами.

— С близнецами? — вытаращил глаза Тристрам. — Ты сказал, с близнецами?

— Вот этими руками, — сказал Шонни, предъявляя их миру, огромные, скрюченные, — я помог родиться твоим близнецам. А теперь скажу: лучше б я не делал этого. Лучше бы я их оставил самих выбираться, как маленьких диких животных. Лучше б я их задушил и швырнул твоему ложному жадному Богу, с губ которого капает кровь, который ковыряет в зубах после своего любимого распроклятого мяса маленьких детей. Тогда, может быть, Он моих бы оставил в покое. Тогда, может быть, Он позволил бы им невредимыми прийти из школы домой, как в любой другой день, дал бы им жить. Жить, — крикнул он. — Жить, жить, жить.

— Я очень сочувствую, — сказал Тристрам. — Знаешь, сочувствую. — Помолчал. — Близнецы, — удивленно сказал он. А потом, лихорадочно: — Они сказали, куда поехали? Сказали, что возвращаются к моему брату в Лондон?

— Да, да, да. Наверно. Наверно, сказали что-то вроде этого. В любом случае это значения не имеет. Ничто больше не имеет значения. — Он без удовольствия присосался к своему стакану. — Весь мой мир потрясен, — сказал он. — Я должен его строить заново, искать Бога, в которого смогу верить.

— Ох, — в неожиданном раздражении крикнул Тристрам, — да не надо себя так жалеть. Это тебе подобные создали мир, в который ты, по твоим словам, больше не веришь. Все мы были в достаточной безопасности в старом либеральном обществе. — Он говорил о том, что было меньше года назад. — Голодные, но в безопасности. Как только вы разрушили либеральное общество, то создали вакуум, куда мог прорваться Бог, а потом спустили с цепи убийство, прелюбодеяние, каннибализм. И, — сказал Тристрам с внезапно сжавшимся сердцем, — вы верите, что человек вправе вечно грешить, так как этим оправдываете свою веру в Иисуса Христа.

Он увидел: какая бы власть ни пришла к власти, он всегда будет против нее.