Султан Юсуф и его крестоносцы - [12]

— Однажды ты спас мне жизнь, Айвен, и сегодня я могу вернуть тебе старый долг, — сказал он русу.

Рыцарь называл руса Айвеном в память о своем давнем дружке, оставшемся в Англии. Когда-то юный Джон Фитц-Рауф служил пажом в замке одного графа, более знатного, чем его отец. За год до окончания его службы и посвящения в рыцари в замок был принят новенький мальчишка-паж, которого звали Айвенго. В первый же день он, несмотря на разницу в годах и силах, затеял потасовку со старшими, был крепко бит, но держался отважно и не проронил ни одной слезы. Следующим утром Джон взял его под свое покровительство.

Узнав, что рыцарь Джон принес ему освобождение милостью великого султана, и едва переведя дух от такого чудесного известия, рус сначала перекрестился по-ромейски, справа налево, а потом воскликнул на своем наречии:

— Слава Тебе, Господи! Потомился Иона во чреве кита, да ведь благодарим и кита, что не дал утонуть пророку Ионе[39]!

— Слушай меня, Айвен! — велел ему рыцарь Джон. — Хоть ты высокого рода, но не рыцарь и к тому же схизматик. Значит, если гордость не позволит тебе склонить голову, то останешься здесь ублажать ее своими муками, а если позволит, то пойдешь ко мне в оруженосцы. По-нашему будешь называться сквайром[40]. Думай быстрее!

— А по-нашему говорят: «хоть горшком назови, только в печь не ставь»! — ничуть не смутившись и ни мига не колеблясь, согласился рус. — Мне бы только выбраться отсюда, а я перед вами в долгу не останусь, ведь здешняя неволя стоит подороже смерти. Сквайр из меня выйдет всем на зависть. Не пожалеете, славный рыцарь Иоанн.

Сам рус считал англичанина своим тезкой «во святом крещении» и полагал, что обоим полагается возносить молитвы о заступничестве пред Богом пророку Иоанну Предтече.

— Тебе придется называть меня мессиром, — заметил рыцарь Джон. — Таков закон.

— Да ведь труднее муху на лбу шлепнуть! — только махнул рукой будущий сквайр Айвен, чем немного смутил своего господина и уронил в его глазах достоинство всех русских князей, которых тот с роду не видел.

Итак, не успели муэззины[41] призвать мусульман к третьей молитве, как отряд кафиров был полностью собран. Каждый получил то оружие, какое просил, и смену франкской одежды. Однако поначалу оружие и одежды были убраны в мешки, и я велел воинам одеться и вооружиться, как положено мамлюкам. После того, как приказ был ими исполнен, каждому из рыцарей был подобран похожий ростом и статью светлокожий мамлюк из числа славян, касогов, или грузин, одетый и вооруженый точно так же. Рыцари, конечно, недоумевали, однако из опасения спугнуть призрачную птицу своей свободы, благоразумно воздерживались от лишних вопросов. Только рыцарь Джон, считавший, что предводитель обязан знать больше остальных, заметил:

— Неужто ради сохранения тайны в темнице будут содержать наши тени?

Кому стать чьей тенью — воля великого султана, — напомнил я кафиру, но счел необходимым посвятить его в некоторые тайны великого замысла.

Джон Фитц-Рауф узнал, что отряд настоящих мамлюков вот-вот проедет по Священному Городу и выступит из него через Яффские ворота, направляясь на запад. Многие увидят этих мамлюков собственными глазами при свете дня, а кто захочет, тот пристально вглядится в их лица. Гораздо позднее, уже во мраке ночи, другой отряд, той же численностью, покинет город через северные, Цветочные, ворота. Свернув сначала на восток, этот отряд объедет весь Аль-Кудс с трех сторон света по Дороге Одинокого Льва, чтобы затем поспешить вслед первому на запад, по пути на Яффу.

— Дорога Одинокого Льва? — изумился рыцарь Джон. — Четыре года ездил по всем дорогам Палестины, а такой не знаю.

— Она пересекает многие пути, ведущие в город, но она почти незаметна для глаз, — сказал я ему, — зато ее очень хорошо чуют кони и ночью пускаются по ней вскачь, будто за ними гонится хищник. Когда мы ступим на нее, ты предупредишь остальных, чтоб не сдерживали коней. Животные в мгновение ока домчатся до Сиона[42] и сразу успокоятся.

— Откуда такое название? Что там за колдовство? — с некоторой тревогой полюбопытствовал рыцарь, суеверный, как все христианские воины.

— Так называют эту дорогу дервиши-странники[43], — открыл я ему еще одну тайну. — Раз в году, в самую темную ночь они водят по ней вновь посвященных, считая, что на ней человеку открывается тщета земного могущества…

И я рассказал рыцарю-кафиру старое предание о том, как во времена царя Давида[44], когда на горе Сион стояла его крепость и он правил из нее своим царством, в окрестностях Иерусалима завелся таинственный лев. Зверя никто не видел, однако ночами он обходил город и своим рыком наводил ужас на его жителей. Несколько раз смельчаки пытались его убить, однако наутро охотников находили разорванными на части. Лев продолжал обходить по ночам стены города, словно вызывая своим рыком на единоборство царя Давида. Стали поговаривать, что только сам царь способен поразить этого необыкновенного зверя. Наконец Давид, освободившись от неотложных дел, собрался на охоту, но тут к городу подступили грозные и многочисленные враги. В первую же ночь осады до жителей города донесся рев зверя, а затем — душераздирающие вопли из вражеского стана. На рассвете стан оказался пуст, если не считать двух десятков растерзанных тел, а также оставленных в панике шатров, палаток и повозок. Чужое племя убралось восвояси. Тогда Давид запретил евреям охотиться на льва и повелел на закате каждого дня оставлять на его дороге связанную овцу. Лев принимал жертву, никого не трогал, но продолжат сотрясать стены города своим ночным ревом. Но однажды всю ночь стояла глухая тишина. Даже ни одна собака ни разу не взвыла. На рассвете все жители города, не сговариваясь, вышли за его стены и увидели под Масличной горой, на дне пересохшего Кедронского потока, тело огромного льва. Он издох от старости. Вся его грива была седой.