Сулла - [29]

Само собой разумеется, что противники никогда не упускали случая поносить один другого; есть даже свидетельства оскорблений, которые они бросали друг другу, потому что археологи обнаружили в городе Перузии и его окрестностях свинцовые снаряды от пращи, датируемые 41–40 годами до н. э., периодом, когда Октавий, будущий император Август, осаждал войска брата Луция Антония и его жены Фульвии: на некоторых из них, пущенных со стен, были выгравированы фаллос и надпись: peto Octavi culum («ищу зад Октавия»). В другом случае на снаряде также изображен фаллос, под которым: peto landicam Fulviae (что можно перевести как «ищу киску Фульвии»). К тому же по случаю войны Октавий (над которым его противники смеялись, называя женским именем, чтобы разоблачить пассивные гомосексуальные привычки) написал эпиграмму, которую полностью воспроизвел поэт-сатирик Марциал: «Под предлогом, что Антоний натягивает Глафиру, Фульвия принуждает меня также натягивать и ее. Меня? Чтобы я натягивал Фульвию? А если Маний попросит меня всадить ему в зад? Нет! Надо быть дураком. «Или ты имеешь меня, или война», — говорит она. Но член мне дороже жизни: война. Трубите сбор!»

Во время осады Афин оскорбления должны были взлетать не менее высоко, чем снаряды пращи в Перузии, и, определенно, афинянам не было никакого резона щадить Метеллу. Сохранилось воспоминание только об одном из этих поношений, и оно кажется нам совсем невинным, потому что намекает только на белый цвет кожи и веснушки: «Сулла представляет собой лишь тутовую ягоду, обсыпанную мукой». Но даже если припомнить другие злые насмешки, это вовсе не оправдывает разграбления Афин. Все гораздо проще и вразумительнее: после года ожесточенных, но безрезультатных сражений против Пирея командующий войсками ухватился за первую возможность обогатить своих солдат. И к этому нужно добавить, что Сулла очень рассчитывал на действенность примера репрессий, чтобы отсоветовать другим городам действовать, как Афины: и, с этой точки зрения, мизансцена ночного вступления в город должна была произвести впечатление, чтобы снять последние колебания в греческом стане. Но вероятно также, что греки сами несколько преувеличили размах репрессий: «Нельзя было сосчитать мертвых, число которых еще теперь определяют по обширности пространства, заполненного волнами крови. Так как помимо людей, убитых в других кварталах, пролившаяся на Агору кровь заполнила весь Керамик внутри Дипилона. Говорят даже, что кровь вытекла за дверь и затопила всю слободу».

Если и есть какие-либо резоны сомневаться, что экзекуции приняли грандиозные размеры, по мнению Плутарха, можно согласиться, что грабеж был систематическим. Как было сказано, перспективы обогащения были эффективным стимулом для солдат и Суллы, желавшего преподать грекам урок, и они использовали это, чтобы украсть кое-что из сокровищ, которые привезли в Рим.

Среди этих сокровищ находилась библиотека исключительного богатства и ценности: речь идет о собрании книг, которые сам Аристотель завещал своему ученику Феофрасту (ему он также передал свою школу), пополнившемся произведениями, принадлежавшими последнему. Однако книги были местами повреждены: когда наследники Феофраста узнали, что Атталиды стремятся собрать по всему царству имеющиеся книги, чтобы составить библиотеку Пергама, они вынуждены были закопать те, что имели неосторожность перевезти в Цепсис. Когда их раскопали, чтобы продать библиотеке Апелликона в Теосе, то обнаружили, какой вред им нанесен влагой и червями. Апелликон постарался реставрировать собрание, но он просто любил читать, а не размышлять, и то, как он заполнил пропуски, не удовлетворило требовательных перипатетиков. Сразу после смерти этого лица Сулла все захватил и разместил в Риме, где азиатский грамматик, друг Цицерона, увлеченный доктриной учителя, Тираннион, дал их первые серьезные изложения.

Самому городу грозило разрушение, о котором свидетельствует археология. Но стараниями Суллы разрушения ограничили. То ли его попросили в этом смысле вмешаться некоторые члены его штаба и представители афинской фракции, враждебные Митридату, которые нашли у него защиту, то ли потому что сам он был под влиянием греческой культуры и пожелал сохранить чарующий город греческого мира, не имеет значения: город не был разрушен, и даже если это в какой-то степени произошло (период тирании, предшествовавшей войне, уже положил начало его уничтожению), все равно он узнал в I веке н. э. новый период расцвета. Во всяком случае в то время Сулла положил конец грабежу, произнеся панегирик в честь афинян прошлого и объявив, «что он помиловал сегодняшних афинян в память их отцов, многих в память немногих и живых в память мертвых».

С римской точки зрения, взятие Афин изменило порядок вещей: теперь уже было окончательно решено побыстрее покончить с Пиреем. Как только Сулла окружил Акрополь, где скрылись Аристион и последние оказывающие сопротивление, тотчас же он вновь предпринял наступление на порт. На этот раз он употребил большие средства: мощная артиллерийская подготовка (ядра, снаряды, пращи, стрелы) должна была ослабить атакуемые точки стены так же, как и предыдущие, потому что заделанные бреши были еще свежими и менее крепкими, — действительно, стена рухнула снова, открыв вторую укрепленную стену, которую воздвиг Архелай. Не смутившись, римляне атаковали эту преграду, по приказу постоянно присутствующего Суллы, за всем наблюдающего, организующего замену уставшим войскам, подбадривающего своих солдат обещаниями славы и вознаграждений. Перед этой маниакальной ожесточенностью, в то время как Афины уже пали, у Архелая не было больше причин упорствовать в защите города, и он счел разумным ретироваться в ближайшее же время на укрепленный островок Моннихия, где оказался вне досягаемости, поскольку Сулла не располагал кораблями. Затем он окончательно покинул это место и присоединился к другим армиям Митридата.