Сука - [5]

– Гайдук, пошел! – орал начвзвода, не прекращая стрельбы. – Ну? Вперед!

Скользкий юз соседа – и я получила свободу развернуться влево.

– Сотник!

Следом.

– Ивашкевич! Шапинский! Бойко!

По одному мы кое-как скатывались вниз, пока Ушаков прикрывал нас. Ответные очереди РПК не стихли, пока мы взводом не собрались под узким наплывом слоистой породы у подножия оврага. Узким настолько, что создавал лишь видимость укрытия.

Когда мы подтащили тех раненых, что подавали признаки жизни, за холмом давно стихло. Умолкла за кромкой леса снятая грохотом стая ворон. И стало так неимоверно тихо, что в ушах зашуршала сама тишина.

Начвзвода по-прежнему оставался наверху. Секунды лопались в висках. Я плечами, затылком, спиной чувствовала: нас стало меньше. На вершине мы потеряли, по меньшей мере, троих. Судьба четвертого неизвестна.

По звуку я пыталась припомнить, кто стрелял последним. Но эхо разноголосых очередей продолжало беспорядочно строчить в моей голове, и в сотый раз вставала картина вскипевшей в три выстрела груди того бойца, что не удержался на краю оврага. Я знала его хорошо. Казалось, я ему нравилась. И теперь мучительно долго вспоминала его фамилию.

«Этот мертв, наверное. Наверное».

Мы перекликнулись, уточняя потери. Верно: четверо там, наверху. Двое раненых здесь, два брошенных в панике вещмешка.

Резкий шорох прямо над головой застал всех врасплох. Если бы это был неприятель, его счет, несомненно, был бы пополнен. Но секундой позже к нам присоединился начвзвода.

– С виду тихо. Видно, подобраться ближе не рискнули, – сказал он. – Но оставаться здесь нельзя, площадка просматривается сверху. Перебежками по одному будем входить в село.

Ушаков снова развернул карту. От сельской окружной дороги нас отделяли какие-то тридцать метров. Позиция для нас – хуже некуда. Бывшее Песково просматривалось с высоты как на ладони.

На нашей карте был отображен некрупный населенный пункт в три улицы, пересеченные стройной решеткой переулков. Разрушенное село Песково не имело ничего общего со своим планом. Улица Ленина, на углу с Кирова – продуктовый магазин. Должно быть, под ним надежный подвал-хранилище. Но где теперь этот угол… ближе, вероятно, можно было попытаться определить. Не теперь.

В попытке разгадать кроссворд на карте я склонилась к голове Ушакова. Оказалось, он едва слышно бормотал что-то.

– Север там, – громко сказала я.

Он смолк, повернул карту градусов на пятнадцать, и мы грубо прикинули, как добраться до центрального перекрестка с домами более одного этажа. Там рассчитывали занять доступный подвал.

– Рядовой Котов!

– Я.

– Необходимо короткими перебежками пересечь полотно дороги. Там ближайший навал и часть плиты… видите?.. Котов!

– Есть, – недовольно бросил Котов через плечо и во весь рост направился к руинам.

– Котов, назад! – негромко крикнул Ушаков.

– Щас, – тихо ответил Котов, продолжая двигаться сквозь изрытое снарядами полотно трассы вперед к ближайшему остову постройки.

– Котов, ложись!

Услышав команду, рядовой растянулся лицом вниз на битой рытвинами полосе дорожной разметки. Стук ботинок отразило сухое эхо. Но стояла прежняя тишина, и Котов вновь демонстративно встал и не спеша отряхнул пыль с колен.

– Там нету никого! – крикнул он громко, взглянув в прицел автомата вверх на уступ.

Отвернулся и вразвалку, попинывая осколки асфальта, дошел до высокой кучи обломков.

Ушаков раздраженно сплюнул сквозь зубы:

– Взвод, за мной, пригнувшись!

Под топот собственных шагов мы вошли в бывший населенный пункт.

Ушаков встретил взгляд Котова. Ничего не сказал.

3

Мне шестнадцать.

Очередной сеанс Лермонтова. Один из многих.

– Тебе нравится кто-нибудь? С кем было бы хорошо?..

– Что? – не сразу понимаю я.

– Просто хорошо.

– Никто.

– Совсем?

– Я же говорю. Ну, может, птицы… – Я смотрю в его окно.

Посередине неба, едва видна – так далеко, – крестом парит птица. Она не знает обо мне. Свободна как огонь.

– Не воспитатели? Не подруги?

Я молчу. Хватит лить воду.

Лермонтов возражает убежденно:

– Так быть не может. Твоему виду не могут не нравиться люди. Они важны как воздух. Без них, людей, не возникло бы вида. Так и остались бы волки. Слыхала про собачью преданность?

Я морщусь. Слишком хорошо я вас знаю.

– Ага! – В его голосе преимущество.

– Я дикая, – предполагаю я. – Мне никто не нужен.

– Хоть и дикая, все равно…

– Ну нет! Дикие собаки вообще часто убивают людей.

– Потом едят?

«Че, дурак?» — Я молчу сквозь отвращение.

– Думай. Ты дикий вид. Убивать впустую нерационально, так? Догадываешься, зачем, вернее, за что убивают?

Я как рыба. В этой элементарной идее таится что-то извращенное. Мне не нравится это слушать.

– Мстят за то, что дикие. И никакого шанса. Они б отдали жизнь за тебя, а она тебе попросту не нужна. Это больно.

– Это тупо! – свирепею я.

– Но это правда. Задумайся, много у тебя общего с такой позицией?

«Пашшел ты».

III

Нас окружили развалины. Во всем Пескове не оказалось ни единой целой постройки. Село имело вид перепаханного артиллерией поля навалов строительного мусора большей или меньшей высотности. Каким-то чудом уцелевший пятачок вставал среди руин. На возвышении застыли невредимые качели на двух высоких столбах с перекладиной. Ждут. Мы обошли их по большой кривой.