Сука - [10]

Ночью слегка побрызгало. К рассвету небо очистилось, и спокойное гладкое море резало глаз синевой. Сразу видно – начинается один из редких ясных дней с бирюзовым небом и настоящим пеклом под ним. Когда Дамарис проходила мимо дома доньи Элодии, та вышла на порог и поманила ее рукой. В глубине ресторана виднелись силуэты ее дочек – они расставляли столики и покрывали их скатертью. На донье Элодии красовался кухонный фартук, а в руках она держала нож для чистки рыбы.

– Щенок Химены помер, – сказала она.

Дамарис оторопела.

– Как это? – спросила она.

– Говорит, отравили.

– Как и его мамашу…

Донья Элодия кивнула.

– Теперь в живых остались только твоя сучка и мой кобелек, – сказала она.

Собакам уже полгода исполнилось. Пес доньи Элодии растянулся на пляже за рестораном, там, где раньше проводила время его мать. Он был средних размеров, как и сука Дамарис, но этим их сходство и ограничивалось. Острые уши, мохнатая черная шерсть. А у ее псинки ушки оставались висячими, а шерстка была серой и короткой. Никому бы и в голову не пришло, что эти двое – из одного помета. На Дамарис накатило острое желание вернуться домой – обнять собаку, удостовериться, что с ней все хорошо. Но сегодня был день рождения тети Хильмы, и она заставила себя пойти дальше, в соседний городок.

Двигаться тете Хильме после перенесенного инсульта было тяжело, и теперь она проводила время в кресле-качалке, которую для нее то и дело переносили из гостиной в переднюю, а из передней – обратно в гостиную. Спала она в комнате со своими двумя дочками и внучками Люсмилы. Муж старшей дочери работал в Буэнавентуре и наведывался к ним только по выходным, да и то не каждую неделю. В другой комнате спали Люсмила с мужем. Он работал на стройке, а она продавала товары по каталогу: одежду, парфюмерию, косметику, кератиновые гели для выпрямления волос, наборы кухонной посуды… Дела у них шли неплохо. Домик небольшой, зато кирпичный, к тому же с обстановкой: овальный обеденный стол из дерева и гостиный гарнитур с двумя диванами, обитыми тканью в цветочек.

Пообедали рисом с креветками, спели деньрожденную песенку и закончили трапезу заказанным в Буэнавентуре тортом с голубым кремом. Девочки вручили прабабушке подарок, и она прослезилась. Дамарис приобняла ее за плечи и стала тихонько поглаживать. Но девочки немедленно захотели поиграть с тетей Дамарис, повиснув у нее на ногах и руках. Дверь и все окна были раскрыты настежь, но солнце стояло в зените, да еще и при полном штиле – самого легкого бриза и того не было. Люсмила с дочками обмахивались каталогами, тетя Хильма мерно раскачивалась в своем кресле, а девочки продолжали прыгать и карабкаться по уже запыхавшейся Дамарис.

– Хватит уже, – повторяла она им, – пожалуйста, уймитесь.

Но девочки не унимались, пока наконец Люсмила на них не прикрикнула и не отправила в другую комнату.

Вечером, на обратном пути в свою деревню, Дамарис прошла мимо торговцев местными сувенирами. С причала все еще тянулись туристы – пешком или в моторикшах, с сумками на плече, усталые и потные. Но большая их часть уже успела устроиться в отелях, и теперь немалое их количество прогуливалось, разглядывая плетеные кувшины и сомбреро, а также головы из тыквы, разложенные индейцами на лежащих прямо на земле выцветших простынях. Пробиться сквозь эту толпу было нелегко.

В какой-то момент Дамарис увязла в толпе, застряв как раз возле торгового места Химены, отличавшегося в лучшую сторону от соседних, индейских. Поднятое над землей сооружение с пластиковой крышей и прилавком, обитым синим бархатом. Продавала она браслеты, бусы, кольца на пальцы, кольца в уши, вязаные шали, рисовую бумагу и трубки для курения марихуаны. Взгляды Дамарис и Химены встретились, Химена встала и заговорила с ней.

– А у меня щенка убили, – сказала она.

До этого самого момента знакомы они не были и друг с другом никогда не разговаривали.

– Да, донья Элодия мне так и сказала.

– Это соседи сделали, ублюдки эдакие.

Дамарис почувствовала себя неловко оттого, что та, обращаясь к ней, так плохо отзывается о каких-то людях, а она ни малейшего понятия не имеет, о ком речь. Но в то же время ей было жаль Химену. От нее попахивало марихуаной, голос был хриплым от сигарет, кожа – покрытой пятнами и изрезанной морщинами, а по корням волос, которые она носила распущенными и красила в черный цвет, было видно, что та уже совсем седая. Химена рассказала, что несколько недель назад соседская курица перелетела через забор, ну собака ее и придушила – а курица-то, между прочим, была на ее территории, и вот теперь каким-то загадочным образом пес у нее сдох. Химена не располагала никаким доказательством вины соседей и даже не могла утверждать, что собака была отравлена. Дамарис подумала про себя, что пес мог умереть и по какой-то другой причине – его могла ужалить гадюка или какая-то болезнь сгубить, например, и что если Химена пришла в такую ярость и так злится на соседей, так это только для того, чтобы не завыть от тоски.

– А я ведь суку хотела, – призналась ей Химена, – но донья Элодия сказала, что единственную девочку из всего помета вы уже забрали, так что пришлось мне взять кобелька. Он такой крошечный был, помните, какими все они тогда были? А мой Симонсито – он ведь на ладошке у меня помещался.