Сухэ-Батор - [28]

Предчувствия не обманули Сухэ. Каждый день был наполнен ожиданием чего-то огромного, невероятного. И это невероятное пришло.

Стоял ветреный октябрь. По вечерам небо было особенно красным, как свежая кровь. В Худжирбулане русские офицеры перешептывались. Теперь и республиканцы и монархисты объединились, не спорили больше о свободе. На их лицах был звериный страх.

Однажды бурят-переводчик из забайкальских казаков, оглядываясь по сторонам, сказал Сухэ:

— В России произошла новая революция. Бедные взяли власть в свои руки. Теперь говорят: «Орон бухний пролетари нар нэгдэгтун!» — «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Пролетарская революция…

Весть взбудоражила Сухэ. Он стал трясти переводчика, желая выпытать у него как можно больше. Но казак и сам знал очень мало, лишь то, что сообщил ему земляк, недавно прибывший в Ургу.

«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Эти слова были, как самая лучшая музыка.

Оседлав коня, Сухэ помчался в Ургу. А в ушах гремели слова: «великая революция», «великая революция»!.. Настоящая свобода!..

Правительство автономной Монголии было до крайности перепугано сообщением о победе Великой Октябрьской социалистической революции. Большевики… Ленин… Советская власть… Слова были страшные, словно разящий меч. Богдо-гэгэну казалось, что под ним зашатался и без того непрочный трон. Забурлила соседняя Танну-Тува.

— Урянхайцы расстреливают и вешают своих нойонов! — докладывали министры. — Большевистская зараза…

— Закрыть границу, закрыть границу!.. Чтобы заяц не мог проскочить!.. — кричал богдохан. — Всех учеников немедленно отозвать из Иркутска и установить за ними слежку. Японцы, китайцы, Америка, Германия… Кто угодно, только не большевики. Чем скорее, тем лучше!

— Границу закрыли еще раньше, — докладывали министры. — Ученики из Иркутска отозваны. За ними установлен строгий надзор.

В числе учеников, вернувшихся из России, был и Чойбалсан. В то время ему шел двадцать третий год. Пребывание в России оставило глубокий след в его сознании. Это был самый беспокойный ученик из всей группы. Он овладел русским языком, читал русские газеты, общался с русскими интеллигентами и рабочими. Он всегда был в курсе всех событий. Благожелательно улыбающийся, красивый, мягкий в отношениях с людьми, он сразу располагал к себе. Он был знатоком монгольских древностей, старинных священных текстов, знал много сказаний, умел говорить интересно. Но это была внешняя сторона. Чойбалсан живо интересовался событиями, происходившими в России.

Некогда, еще в керуленском монастыре, он мечтал стать солдатом. В своих суждениях и симпатиях он был тверд, как булат. Так же был тверд и в решениях. Он слишком много испытал в пору детства и юности лишений, чтобы равнодушно относиться к страданиям других. Когда он слышал о несправедливости, в его прищуренных черных глазах вспыхивали недобрые огоньки. Он был самым способным во всем училище. Он знал и такое, чего не знали преподаватели. Он знал, что Россия неуклонно идет к революции. Все, что творилось в России, Чойбалсан связывал с судьбами своего народа. От будущности России зависело будущее Монголии. Встречаясь с простыми людьми, он узнавал о революционном движении русского пролетариата. Он бывал на революционных митингах в Иркутске, где выступали рабочие, видел красные знамена и листовки большевиков, призывающие к свержению капиталистического строя.

Здесь он впервые услышал о Ленине.

— Ленин — вот кто даст свободу угнетенным, — говорил он в кругу своих товарищей-учеников. — Богдо и его прислужники готовы продаться тому, кто больше платит. Им нет никакого дела до страданий народа. Двести лет ламы иссушали разум и подавляли воинственный дух монголов, верно служили цинам. Глупо ждать от этой кучки бездельников освобождения. Свободу нужно завоевывать своими руками, как это делают русские рабочие и крестьяне.

Монголия… Родина!.. Он истосковался по ней. Теперь Чойбалсан знал, чем заниматься в Монголии. Он вез с собой дух свободы, ненависть ко всем поработителям. Знаменем был Ленин.

Но родина неласково встретила Чойбалсана. Еще на границе всех обыскали. Когда ученики стали возмущаться, чиновник погрозил плеткой:

— Заткните глотки, собачье отродье! Здесь вам не Иркутск… Это ты — Чойбалсан? Слыхал. Ничего, положенное количество палок тебе выдадут в Урге. Смутьян!..

Под конвоем учеников доставили в Ургу.

В Урге допрашивали, грозили, занесли в «черный список». Следили за каждым шагом. В Урге на Чой-балсана, уже вкусившего свободы, повеяло диким средневековьем. Нойон по-прежнему бил арата, не уступившего дорогу, по-прежнему все падали ниц при появлении паланкина сановника. Слонялись без дела толстозадые, разъевшиеся ламы, перебирающие четки и гнусаво читающие молитвы. Нет, здесь ничто не переменилось!..

Чойбалсану удалось поступить в школу телеграфистов. Порядки здесь были дикие: учеников били палками, не кормили, всячески измывались над ними. Занятия проводились от случая к случаю.

Чойбалсан был возмущен. Самообладание покинуло его.

— С нами обращаются, как со скотами, — заявил он чиновнику, ведающему школой. — Мы требуем навести порядок в школе и с уважением относиться к ученикам.