Sugar Mama - [20]

– Просыпайся, – разбудил меня Хусейн. – С отличным парнем познакомлю – такой же святой придурок, как и ты.

Я шел к столику, еще не проснувшись и покачиваясь, точно пьяница на грунтовой дороге. За столом нас встретил рыжий грузин – до такой степени рыжий, что мне на мгновение показалось, будто и воздух вокруг его головы тоже стал рыжим. Говорил он с чудовищным акцентом.

– Джамбул, – протянул он руку. – Романадзе.

– Аджарец?

– Батуми. Штат Тэхас.

– А почему Техас?

– Когда самолеты из Москва в Грузия лэтают – на Батуми всегда воврэмя. Никогда задэржки нэ бывает. Потому Тэхас. Мандарины, хурма, солнцэ, понял?

– Джамбо, – обратился к нему Хусейн. – Костя мне не просто друг, он мне младший брат, понимаешь?

– Канэчно, – сказал Джамбул. – Зачэм объяснят? Раз тэбэ брат – значит и мнэ брат.

Он обнял меня и по кавказской традиции два раза поцеловал.

– Костя сегодня тоже улетает, и я хочу вас обоих проводить.

– Куда лэтишь, брат? – спросил Джамбул.

– На Кубу.

– Дэда! – присвистнул он. – Тогда за Фидэля выпьем, – налил он вина. – Дай бог дорогому Фидэлю, чтобы был здоров, как мой дэд, который дэвяносто во-сэм лэт живет, вино пьет и дэвушкам улыбается!

– Фидель до ста сорока жить собрался, – заметил Хусейн. – Вчера прочитал.

– Пачэму нет! – воскликнул Джамбул. – Если Бог захочет, и до сто сорок доживет. А сациви ест будэт – все сто пятдэсят сможет1… – засмеялся он, накладывая себе сациви, – дэвушек любить! Бери-брат, – кивнул он мне. – Здэсь такой сациви готовят, что моя мама так нэ умеет.

Сациви действительно был хорош. Я вспомнил, как готовила его моя жена, когда мы еще жили вместе. Зачем я все бросил…

– Хотэл и бросил, – сказал Джамбул. – Значит, нэ тот дом, нэ та жена. Зачем Толстой из дома ушел и на станции умэр?

– Мысли читаешь?

– Пачему читаю? Ты толко что сам сказал «зачем я все бросил».

– Правда?

– Канэчно.

– Тогда давай выпьем. Знаешь за что? За мой бывший дом, за мою бывшую жену. Она ведь меня все равно любит. Давай за любовь!

– За любов!

Мукузани – роскошное вино. И вообще жизнь быстро наладилась. Я же говорил, что к мыслям стоит прислушиваться.

– Зачем Толстой ушел, не знаю, – сказал я. – Объяснить смогу, наверное, но в душу ему уже не заглянешь, правда?

– А я знаю, – сказал Джамбул. – Он бэлый был, но сколко ни ждал, никто за ним нэ пришел. Потому сам рэшил идти.

– Тогда белых еще не было, Джамбо, – усмехнулся Хусейн. – Толстой в девятьсот десятом умер.

– Я про душа говорю, брат. Есть душа черный, а есть бэлый. У Толстого душа был бэлый. И у тебя бэлый, – сказал он мне. – Ты семью оставил, а жену свой все равно любиш. Значит, бэлый.

– А у рыжих? – подмигнул Хусейн.

– А у рыжих душа самый красивый, – рассмеялся Джамбул. – Такой рыжий-рыжий!

– Тогда за рыжих! – поднял бокал Хусейн.

«Сталин тоже рыжим был», – подумал я.

– Сталин был черный, как кошачье дэрмо! – возмутился Джамбул. – Он рыжим толко прикидывался. Специально молодой на солнцэ загорал, чтобы кожа рябой стал и волос рыжий. Вождь должэн выдэлятся. А кто еще заметнее рыжих?

– Нет, Джамбул, – поразился я, – ты точно мысли читаешь!

– Ничего я нэ читаю, брат. Просто ты нэрвничаэшь и вслух говоришь. Тебэ выпит надо, правильно говорю, Хусейн?

Хусейн кивнул и налил мне еще вина.

– Вот тэпер, Костя, вино пей и слушай. Толко хорошо вино пей, потому что вы, русские, пит нэ умеете.

– Уверен?

– Увэрэн. Пит надо как? Красиво! А вы пьете что? Стакан налил, «поехали» – и под стол. Вот Гагарин – мужчина был, он «поехали» как сказал?

– Красиво.

– Хочаг[13], Костя! Он «поехали» красиво сказал! И ты тоже красиво пей. Мужчина все красиво дэлат должен, а пит – особенно!

Джамбул налил вина, поднял бокал и посмотрел на свет:

– Вот люди думают, что Бога на зэмле нельзя встрэтить, да? А мой дэд говорит, у кого душа бэлый, тот хот раз, но Бога встрэчает. Выпьем за то, брат, чтобы и ты Его встретил!

– Когда Джамбул говорит, – сказал Хусейн, – я наслаждаюсь. За тебя, Джамбо!

– Я малэнкий был, дэд гостей собират любил – Джамбул хлопнул Хусейна по подставленной ладони и подставил ему свою. – Гости сядут, дэд чача достает, и разговаривают. Так красиво говорили, вай мэ! Один тост я скажу, и сами увидитэ, как красиво. Дэд так говорил: «Я нэ стану желат вам то, что вы хотитэ, потому что, если вы это действитэлно хотите, это и так будэт. Нэ стану желат то, что вам нужно, потому что то, что вам нужно, нэ известно никому, кроме Бога. Я желаю вам, чтобы то, что вы хо-титэ, и то, что вам нужно, почащэ встрэчались». Давай выпьем, сагол[14]!

– Здорово, – сказал я. – Почти притча.

– И притча тоже есть, брат! – перевернул он бокал, показывая, что в нем не осталось ни одной капли. – Когда Бог раздавал людям зэмли, грузины опоздали. Приходят к Нэму, а зэмли не осталось. «Где же вы были, дэти мои?» – спросил Бог. И тогда грузины ответили: «Мы опоздали, потому что пили за Тэбя, Отче!»

– Он улыбнулся и сказал, – продолжил я, – «Тогда берите лучшую землю, которую специально оставил, потому что не знал, кому отдать, чтобы не обидеть других».

– Ай, Костя, знаэшь? Наливай! – обрадовался Джамбул.

Мы пили девятую бутылку вина, и ни одна капля не упала на скатерть. Подходил официант, пожилой полный грузин, и, ласково глядя на нас, открывал новую. Менял тарелки и приносил новые блюда. Ставил их так, как ставят только дома, близкому человеку, чтобы самая вкусная и аппетитная сторона обязательно смотрела на нас. Он приносил еду, не спрашивая, чего мы хотим. И не было сомнений, что каждый раз этот седовласый грузин в серой сванетской шапочке приносит что-то удивительно вкусное. Он поставил на стол аджарское хачапури – длинную лодочку запеченного с сыром теста, в середине которой покачивался разомлевший от хлебного жара желток.