Суета сует - [41]

— Для меня давно, — почти серьезно ответила Наталья Васильевна. — А вообще-то он главный инженер рудника.

— Смотри ты! — удивился Шахов. — Значит, по-прежнему уверенно, от вехи к вехе, идет вперед?

— Да, пожалуй, — женщина без улыбки кивнула. — Ты ведь знаешь, наверно, что его в трест переводят?

— Знаю. Мне Василий Ефимович сказал, — Шахов подошел к окну, принялся разглядывать копер, самосвалы. — Мы с твоим отцом о многом поговорили… Очень о многом, — он выпятил грудь, сдерживая вздох.

— И что же? — осторожно спросила Наталья Васильевна.

— Как пишут в газетах, встреча прошла в обстановке откровенности и взаимопонимания, — Шахов, усмехнувшись, отвернулся, уперся ладонями в подоконник. — Ты ведь знаешь отца, он не из тех, кто меняет взгляды.

— Зря ты тогда уехал, — еле слышно сказала женщина. — Все могло быть по-другому. Помнишь, Алексей хотел поставить вопрос на парткоме, а ты…

— Какой вопрос, что еще за вопрос?! — возмущенно перебил Шахов. Резко развернулся, взмахнул, скривившись, рукой. — Нет никакого вопроса! Хватит вам, что Лешке твоему, что тебе теперь, тыкать меня мордой в одно и то же: почему, дескать, не боролся, почему не отстаивал? С кем бороться? С твоим отцом?.. Так ведь он, оказывается, сам был за северный вариант и практически доказывал его перспективность, да с такой яростью, что в крестные отцы этой вот шахты попал, — ткнул пальцем за спину. — Отстаивать? Что? Свое авторство? Кричать: я, я первый! Бр-р-р, какая глупость! — повел плечами, поежился. — Да и первым-то был, как ты знаешь, покойный Твердышев. Которого, кстати, с наградой обошли. Так что же собирался Лешка вынести на партком? Что я должен был там защищать? Свои претензии, амбиции, оскорбленное самолюбие, тщеславие? Что? — Перевел дыхание, попросил умоляюще: — Давай больше не будем об этом, а? Скажи лучше, где этот, как его… — наморщил лоб, вспоминая. — Макс?

Наталья Васильевна, ошеломленно смотревшая на него, пораженная только что отбушевавшей исповедью-отповедью, слегка сдвинула брови, соображая, о чем речь, а поняв, нахмурилась.

— Не знаю, — лицо ее на миг некрасиво и зло скривилось.

— Извини, — Андрей подошел к ней, по-дружески сжал слегка за плечи.

— Ничего, — Наташа несмело улыбнулась. Посмотрела в глаза. — Как ты? Женился?

— Нет, — Шахов отпустил ее плечи, отвернулся, склонился над столом, развернул к себе планшет геологического разреза по стволу шахты.

— Анна Твердышева с мужем уехали, — тихо сказала Наталья Васильевна.

— Я знаю, что она уехала, — помолчав, ответил негромко Андрей Михайлович. — Потому-то и согласился побывать в Катерининске, посмотреть шахту… — Смутился, постучал торопливо пальцем по планшету: — А все-таки есть северный участок, это главное. Главное, что север начал давать металл, а все прочее — ерунда. — Он очень старался, чтобы это прозвучало естественно, но голос все же дрогнул обиженно. Шахов откашлялся. — Что ж, Наталья Васильевна, если вам не трудно, ознакомьте с особенностями рудного поля.

— Вы их, Андрей Михайлович, знаете лучше меня, — Наталья Васильевна засмеялась. — Помнишь, как ты сдавал мне первую шахту? Теперь я тебе.

— Это еще вилами на воде писано, — Шахов с сомнением покачал головой. — Я пока своего согласия быть геологом Северной не дал.

— Дашь, куда ты денешься, — фыркнула женщина. — Геология тут сложная, кто, кроме тебя, в ней разберется? Ты начинал, тебе и продолжать.

РАССКАЗЫ

И день тот настал

— Ну, в таком разе меня, мальца, обряжают в дорогу. Так, мол, и так, обскажи все Корнилычу. И в кисет маненько песочку сыпанут. Непромытого, но чтоб золотишка пожирней было. Навроде мандата, для верности. — Степан Трофимович поддернул рукав фуфайки, помешал черпаком в казане.

На тайгу опустился вечер. Растворились в темноте дальние увалы, и ночь подступила к самому костру. Только Листвянка еще светилась рябью перекатов, да на западе угадывалось широкой бледной полосой небо, и на его фоне пологие горушки, ощетинившиеся сосняком, казались совсем черными. Мечется по ветру пламя костра, то прижмется к земле, то вдруг рванется вверх длинными языками. И ночь то навалится в шуршании и вздохах пихт, то отпрыгнет, и тогда из темноты выныривают лохматые ветки, лошадиные морды с фиолетовыми глазами.

— Ну а уж Корнилыч свое дело знает. Мобилизует лошадей — и айда в тайгу, — старик покрутил головой, сбил на затылок шапку с кожаным козырьком. — Оттель уж, ясно дело, с шиком. На передних тройках сами добытчики едут. С гармошкой, с бубенцами, пьяные вусмерть. Орут, базланят — знай, мол, наших! Фарто-о-овые! За ними на отдельных лошадях — лопаты, каелки, ковши — амуниция. Для куражу…

Деда слушали молча, не перебивая. Константин Ватагин, начальник поискового отряда, водил карандашом по карте — подсчитывал количество проб на Листвянке. Матвей Буранов, шурфовщик, улыбался тихо своим мыслям, крутил в черных лапищах кисет. Георгий Кольцов, худой, нескладный, выпрямился, замер, только очки поблескивают. Его жена Вера, техник-геолог, прижалась к плечу мужа, глядя в огонь.

— А уж на прииску — все как полагается, — Степан Трофимович пятерней вытер сразу нос, усы, клинышек бородки. Вздохнул. — Дым коромыслом. Винище рекой. Бабы голосят, это уж как водится, норовят свою долю для хозяйства урвать… Мужики, конечно, отвалят по пьянке где сотельную, а где колотушек. Это уж под какую руку подвернется.