Суета сует. Бегство из Вампирского Узла - [128]

Секс – великая магия, думал он. Миллиарды лет этот мир жил без секса, в нем было только подобие жизни – всякие там амебы, которые размножались делением, жили на и в других амебах и никогда не умирали. Секс стал той магией, которая породила тысячи разнообразных форм жизни. Двуногих и четвероногих. Летающих и плавающих, творений морей, воздуха и земли. Все они родились в результате плотской любви, любви, которая создала жизнь, а значит, и смерть.

Что люди делают с трупами? Один брезгливо отвернется. Другой закопает его глубоко в землю или сожжет в огне. А что сделает тот, кто все делает наоборот? Своей любовью поднимет умершего из могилы.

Бережно, нежно он поднял женщину из гроба. И положил ее на базальтовую плиту, по которой клубились пары дыма из недр земли. Она была такая холодная, но жар вулкана быстро проник в ее тело и растопил ее застывшую кровь. На ее теле уже появились едва заметные следы разложения. Еще немного – и будет поздно. Он раздел ее и сложил всю одежду обратно в гроб. А потом он вложил всю свою боль и надежду в невозможное – и столкнул гроб в пылающее море.

Делать все не так, как от тебя ожидают. Вот в чем секрет твоей магии.

Вулкан содрогнулся. Огромные глыбы сорвались с внутренней стороны кратера и полетели в жерло. Выплеснулась лава. Она обожгла его руки, бедра; он прикрыл собой Хит, защищая ее от летящих осколков.

Я люблю тебя, думал он. И целовал ее мертвые губы. И нежно гладил застывшую твердую грудь. Он ласкал языком ее каменные соски. Боже, она действительно была мертва, мертва, мертва. Он бил ее по щекам, чтобы кровь прилила к лицу. Он приникал губами к следу укуса вампира, словно он мог высосать из нее этот яд. Боже мой, она мертва, мертва, мертва, думал он. Но я люблю эту мертвую плоть... разве можно любить что-то мертвое? И он вспомнил ее последние слова, брошенные в пылу гнева.

И теперь эта ярость клокотала уже в нем самом, сотрясая его тело дробью. Сердце бешено колотилось в груди. Ты умерла, ненавидя меня, думал он. Может быть, мне нужно возненавидеть тебя. Ты считала меня дикарем, дрессированной обезьяной для твоей богатой семьи? И вместе с ненавистью родилось возбуждение... пробуждение...

Пламя

– Ты готов прыгнуть? – спросил его Эйнджел.

Тимми задумался в нерешительности.

– Не знаю. Наверное.

– Две тысячи лет – очень большой срок. Ты хочешь забвения.

– Да, но почему его хочешь ты? Ведь ты даже еще не попробовал всего того, что значит быть вампиром. У тебя впереди еще тысячи лет, пока сострадание не сделается для тебя слишком тяжелым грузом.

Раскаленное море лавы ревело.

– Сбрось с себя этот налет бессмертия, – рассмеялся Эйнджел. – Я знаю, ты можешь.

– Вот так? – спросил Тимми. Его голос дрожал. В конце концов, он всего лишь маленький мальчик, подумал Эйнджел, ребенок. На краю небытия он наконец-то стал тем, кем всегда хотел стать. – Сорвать с себя бессмертие, словно старую кожу, и бросить в бездну? А что, если кто-то ее поймает?

– Непременно поймает. Вулкан может извергнуться в любую минуту. И ты сможешь оказаться в любом мгновении прошлого или будущего. Ты можешь стряхнуть с себя это проклятие на кого-то другого, заново переписав книгу времени так, что в ней уже не будет места ни мне, ни тебе.

– А ты много знаешь. Откуда?

– Я – это ты, или ты уже забыл?

– Тогда пойдем.

Пламя

Ярость придала ему сил. Он где-то читал, что апачи насиловали женщин до тех пор, пока те не умирали, а может быть, он это видел в каком-то фильме. Ненавижу тебя, думал он, ненавижу тебя, мать твою, как же я ненавижу тебя. Я тебя сейчас выебу. Прямо в зад. Она уже не была для него женщиной, которую он так любил... она вообще не была для него женщиной... она стала воплощением всего, что он так ненавидел в жизни... в себе самом... пламя вошло в него, растеклось по венам, его мозг полыхал, его руки были объяты огнем, его пенис был пылающим факелом, и он вонзил в нее этот факел...

Пламя

Стоп, думал Тимми, остановись, Боже, что это, твою мать, с меня сходит кожа, слой за слоем, так быстро, не подхватить, не удержать, она протекает сквозь пальцы, как жидкое пламя, и...

Пламя

– Я видел Раду тридцать лет назад... Мехмет посадил его на кол, – сказал Раду.

– Но ты здесь...

– Нет. Я только тень. Отражение, которое не отражается само.

И Дракула закричал в предсмертном экстазе:

– Значит, я истязал этих людей ни за что! И убил их ни за что!

Пламя

Часть Тимми-Эйнджела, то, что было их общим бессмертием, вырвалась из-под их власти.

Эйнджел обнял Тимми своими темными крыльями.

Знал ли я свою маму? – подумал Тимми. В те мрачные времена, еще до того, как я попал в пещеру Сивиллы, кем я был?

– Слишком поздно, – сказал Эйнджел.

Камни, воздух, бурлящее море огня, хор проклятых душ, все они закричали в голос: попробуй меня. Полюби меня. Прыгни вместе со мной. Умри вместе со мной. Люби меня.

Прямо в пылающую пустоту...

Vanitas!

Было приятно думать о пустоте. Так приятно: броситься в смерть, все еще неся в себе радость жизни.

Пламя

– О, Раду, – рыдал умирающий князь, – неужели у тебя нет для меня ни единого дара, чтобы унять мою боль? Как же я ненавидел Раду, я считал его низким, никчемным, продажным мерзавцем! Как мне хотелось убить его, убивать его снова и снова, с каждым движением кола, который как будто вбивали в меня! Каждый раз – в меня! А теперь ты говоришь, что все, во что я верил, было ложью. Меня обманули...