Суета Дулуоза - [16]

(Правда.) (Коул Портер в тайном отрыве?)

Все вздыхали, целуя Бэбзи Шлера, теперь уже, должно быть, самую большую на свете страхолюдину из отбивающих. Интервью у Гленна Миллера за кулисами театра «Парамаунт» для школьной газеты, и Гленн Миллер говорит: «Срань». Интервью у Графа Бейси в бальном зале «Савой» в Харлеме для школьной газеты, и Граф говорит: «Я хочу спокойных медных». Отираюсь вокруг лотков с едой в надежде повстречаться с героями Хемингуэя. Болтаюсь с ирландской компашкой «Хорэса Манна», Хеннесси, Галли Суифтом, О’Грейди, ступни торчат немного, и у них есть некий акцент. Та же банда на перекрестке в студгородке Коламбии, когда я навещаю там на выходных Хеннесси, теперь с Джеки Кэботом и прочими, включая одного неразговорчивого худенького паренька: Уильям Ф. Бакли-мл.! Воскресными утрами на Парк-авеню, выглядывая сквозь подъемные жалюзи спальни Дэйвида Ноулза, родители у него в отъезде, его горничная входит с завтраком. Ко всем до единого я домой в гости ходил. Декан Джон Голдтуэйт познакомил со мной своего сына перед оплетенным розами гранитным коттеджем в студгородке «ХМ», сегодня сынок, как выяснилось, – президент гигантской авиакомпании. В школе все хотят двух хорошеньких девушек из штата канцелярии, чтоб в раздевалках. Снимок класса, на который Дулуоз не является, слишком он где-то занят. На школьном спектакле близнецы Гёрсон вылезают из обоих концов ящика: оба выглядят одинаково: один из них впоследствии видел «насекомых в снегу» в Красном Китае. Джимми Уинчел, прыщавенький, играет на скрипке и гоняется за девушками аж до самой Ривьеры, как выяснилось, после чего ему пришлось кинуться в Бразилию с двумя миллионами. Джонатан Миллер смотрит на меня, сощурив глаза, из-за того, что сказал его отец. Галли Суифт играет в пинг-понг. Реджиналд У. Клайн, с нарочитым английским акцентом, говорит, что станет поэтом. Майк Хеннесси глядит на меня и говорит: «Флазм». Марти Чёрчилл зарабатывает лишние деньги, хоть и богач, тем, что выгуливает каждый вечер в восемь по верхнему Бродуэю старого инвалида. Рей Олмстед причесывает себе волосы с бровями Тайрона Пауэра. Джейкоб У. Гелзенхаймер серьезный, на альте. С. Мартин Гербер глядит в микроскоп. Эрн Солтер похлопывает себя по животу, как комик Джек Э. Леонард. Бифф Кинлен качает мне головой. Ирв Берг у микрофона. Джо Э. Голд, которого потом убьют на войне, приглашает меня к себе на выходные домой на Риверсайд-драйв, два его мелких старших брата обсуждают шелковые акции. Билл Керески глядит на меня и говорит: «Шлазм». Джин Мэкстролл дрыгается вдоль по Бродуэю, будто его таскает за собой Человек-Невидимка. Также смотрит на меня и говорит: «Фразм». Лайонел Смарт, глаза горят, заставляет меня слушать Лестера Янга на кларнете, тот играет «Вон там в Новом Орлеане», а на другой стороне «Я хочу маленькую девочку». Сай Зьюкоув плавает в бассейне великолепно спортивными рывками вперед.

II

Не столь уж и отменное появление в эпизоде. Как насчет вот? (Мне хочется дать тебе точную, но сжатую картинку того, как все было в той поистине замечательной школе.) Ибо то была компашка остроумцев. Ну, умников-то и в Лоуэлле полно, женушка, как тебе известно, но тут у нас нью-йоркские остроумцы большого города, и вот поясняю:

Скажем, как я говорю, что среди фантастических остроумцев этой школы Джимми Уинчел занимал практически первое место. Я был просто невинный спортсмен из Новой Англии (ну, не совсем невинный, но в смысле острого умия – да), но меня вдруг швырнуло в такое, что можно приравнять к академии зарождающихся Милтонов Бёрлов, их там сотни, и все острят и со всех сторон импровизируют, прямо на уроке, если удается, на поле, на переменке, в подземке по пути домой в центр собственно Манхэттена, по телефону среди ночи, даже много лет спустя в письмах, что писали друг другу из колледжа в колледж. Мы все в то время животики надрывали. Главную клаку официально могучих остряков возглавляли Билл Керески, Джин Мэкстолл, Марти Чёрчилл (né[8] Бемштейн), Майк Хеннесси, Галли Суифт, Пол О’Грейди и Эрн Солтер, но когда бы ни упоминался Джимми Уинчел, от одной мысли о нем на всех наваливалось нечто вроде потрясенных судорог. Он был до безумия остроумен. Настолько, что сейчас, сегодня, читая о его недавней проделке с двумя миллионами долларов, о которых упоминал, я хохочу – не потому, что мне это кажется смешным (да и по-любому Джимми все честно вернул – или попытался), а из-за того, что Джимми такой смешной, он как будто чуть ли не отколол эту свою последнюю шуточку, чтоб порвать всех весельчаков «ХМ» раз и навсегда (неким смутным манером в глубине рассудка у него, когда он сбежал в Бразилию, я по-честному серьезно полагаю, что так оно и есть, Боже благослови эту детку, даже когда состарится).

Подготский юмор всегда несколько замкнут. В «ХМ» в тот год употреблялось главным образом три элемента: (1) нечто вроде тарабарщины Эла Келли, «Флазм», «Шмазм» и т. д. (как я показывал), применявшейся, когда не подобрать нужного слова, юмор тут происходил в основном от конкретной подростковости подачи губой (детский же юмор), (2) говорить «мой» вместо «я», «твой» вместо «ты», «его» вместо «он», «Его напишет моему письмо» и т. д. в совершенно сумасбродном продолжении фаллической темы, обычной у пацанов, и (3) использование имен тех одноклассников, которые не «остряки» и не «спортсмены», а довольно невразумительные серьезные ученые, за своими очками изучающие Эро де Сешеля и Херба Ария, Хинду Куша и Военные Манювры, Луизу де Керуаль и невропатологические