Судья - [43]

В десять вечера, переступив порог квартиры (внизу, у подъезда, весело прогудел сигнал авто — друзья пожелали „неспокойной ночи“), я вытер со лба пот. Более утомительного, долгого, кошмарного дня не было и не будет в моей жизни. Не говоря о том, что я нацеловался, кажется, на всю жизнь.

Я остановился на пороге опочивальни, без всякого энтузиазма расслабляя модный заморский галстук.

Катя сидела на краешке кровати, сжимая в руках фату.

Она плакала.

— Что случилось?

— Ничего.

Я подошел, сел рядом. Привлек к себе. Катя уткнулась лицом мне в плечо. Я гладил по волосам, тупо глядя в стену. Жена заснула у меня на руках. Я просидел всю ночь, не шевелясь, боялся разбудить.

Проснулся на кровати. Катя, в белом подвенечном, сладко потягивалась. Солнечный свет, фонтаном бьющий в распахнутое окно, создавал огненный ореол вокруг темных волос.

Она обернулась. В лукавой улыбке сверкнула ослепительно белыми зубами.

— Доброе утро, муж.

— Доброе утро, жена.

Мы засмеялись. Глупо. И немного нервно. Что-то пугающее и огромное, как заблудший в тумане авианосец, неслось на нас из тьмы.

— Ты болтал во сне, — Катя отвернулась, начала снимать чулок.

— Про что?

— Не разобрала. Про какого-то Судью… махал руками, кричал. Голоден?

Вместо ответа я ущипнул ее.

Роскошное платье выполнило свою священную миссию — вызвало зависть подружек — и в целлофановой обертке тихо-мирно перекочевало в гардероб. Катя облачилась в домашний халат — черный, с цветочками — повязала фартук и встала к плите.

Я валялся в кровати, заложив руки за голову. Потом вскочил и уселся перед телевизором. Так началась наша семейная жизнь.

Я купался в любви, роскоши, комфорте. Сжимал в объятиях девушку, на которую облизывался каждый второй мужчина. Приятели считали меня баловнем судьбы. Они не видели наших отношений изнутри. Наша семья была яблоком, аппетитным снаружи, но прогнившим внутри.

И очень скоро из яблока полезли черви.

Окружающий мир на глазах разваливался. За год цены на товары наиболее частого потребления повысились вдвое. Иван Петрович не мог сунуть меня ни в одну печь: дымоход завалило обломками экономики. Он был вынужден сокращать штаты, раздолбай вроде меня ему был не нужен.

Я жил среди чужих людей, где меня (по праву) считали паршивой овцой. Это чувствовалось в каждом взгляде, жесте, вопросе. Наша квартира — проходной двор: соседи, Катины друзья, родственники, коллеги. Всех этих людей я презирал, а они, пытаясь общаться со мной, с недоумением наталкивались на холодную отчужденность. Я испытывал почти физическое отвращение к ним, и прятался в дальних комнатах. Я превратился в „загадочного Катиного мужа“, полумифическое существо, постепенно обросшее тайнами и легендами. Катя подыгрывала окружающим, и сочиняла про меня небылицы. Так ящерка, напугавшая трусливого рыцаря, породила мифы о драконах. Постепенно жена полностью слилась для меня со своим окружением недоносков.

Я начал пить. С самого утра прикладывался к бутылке, и к полудню заваливался спать. До следующего утра.

Через месяц Катя за моей спиной собрала семейный совет (без меня, ведь я так и не стал частью клана Дубровских), нажаловалась папочке и мамочке на мое поведение. Иван Петрович, с его хваткой бизнесмена (и бывшего партийного), велел выгнать меня из дома к чертовой матери. Maman была более мягкосердечна (и как женщина, и как мать Кати, завидующая молодости и красоте любимой дочки, да и знающая ее вдоль и поперек). Катя дома радостно зачитала вынесенный мне приговор.

В ответ я заявил, что через неделю устроюсь на работу.

Катя желчно улыбнулась.

— Ха! Ничего-то у тебя не выгорит. Ты уже показал себя… — и прошипела тихо-тихо, вылитая змея. — Неудачник.

Я ударил ее по щеке.

Катя полетела через всю комнату. Шваркнулась головой о стену (хорошо приложилась, надо сказать) и запнулась о кресло. Минуту сидела на роскошном ковре, опершись на руки. Смотрела на меня дикими-дикими глазищами. Волосы пали ей на лоб, как у висельника. Верхняя губа разбита, из уголка рта тоненькой струйкой текла кровь. Для Кати мир открылся с новой стороны. Она не знала, что такое боль. Поэтому с такой легкостью предала Таню.

Конечно, Катя была права. За неделю я ни черта не успел. Хотя начал сразу же. Во мне проснулась жажда реванша. Пришлось месяц побегать, вымаливать, лгать в глаза, обзванивая всех знакомых и полузнакомых. Победа! Старый друг с юридического устроил судебным приставом. Через две недели я со злобной ухмылкой бросил перед Катей на стол аванс. Она вздрогнула. Но промолчала.

Победа оказалась Пирровой. Каждый божий день я стоял столбом у стены в зале районного суда. Столько подонков, воров, насильников, убийц я в жизни не видел. Ответственность за порядок в суде давила. Домой я заявлялся либо трезвый и злой, либо пьяный, и тоже злой.

В грязной обуви ходил по комнатам.

— Катя, где ты? — орал я, сжимая кулаки. — Три-четыре-пять, я иду искать!

Катя обычно с истошным визгом вскакивала с дивана и бежала в спальню, пытаясь запереться. Я ногой толкал дверь, та со стуком хлопалась о стену. Катя забивалась в угол и, заламывая красивые руки, умоляла не бить ее.