Судовая роль, или Путешествие Вероники - [57]

— Не хочу я в загс, — тоскливо отозвалась Ника, — я бы лучше тут.

— Ну, я поеду, а? — Инна обрадовалась, — сбегаю на дойку, потом к ним, потом оденуся дома в праздничное. А к обеду вернусь.

— Отлично! — Ника посмотрела на башенки недостроенного на ковре замка. Теперь это ее замок, и она будет в нем. С маленьким привычным народом. А Тимоха с Петром и всякие оливье пусть будут снаружи.

Глава 16 Ника и свадебные перипетии

— Тапор и рукавица, рукавица и тапор! — дядя Миха ухнул, визгнул и затоптался на небольшом пятачке между стеной и длинным столом, задергал локтями, затряс маленькой лысой головой, подмигивая Нике. Та улыбнулась, поднимая фужер с лимонадом, отгородилась им от танцора. Пестрый широченный галстук летал по жаркому воздуху, не поспевая за дядей Михой, ложился на тощее плечо и соскакивал при следующем прыжке.

— Эх-эх-эх, — одобрительно заревели гости.

Во главе стола Настя, растопырив локти, укутанные кисеей, накалывала что-то на вилку и одновременно выговаривала сурово Петрику, который послушно кивал, раз за разом сбивая локтем со стола фуражку и нагибаясь под стол — подобрать и водрузить на место. Уши Петрика пылали, будто к стриженому ежику темных волос приклеили два ломтя помидора. На круглом почти детском лице застыла смесь любви и возмущенного внимания.

Дядю Миху с топором и рукавицей утащили на улицу, из колонок на полную громкость замурлыкала Лайма Вайкуле, неумолимо вытаскивая из-за сбитых скатертей девчонок в бархате с люрексом и парней в плохо сидящих костюмах — а под пиджаками — обязательные белые рубашки с торчащими сикось-накось воротничками.

— Ах, вернисаж ах вернисаж! — заливалась певица.

В вечернем свете в распахнутые настежь двери внезапно проскакивала Джулька, клацала зубами, ловя брошенный кусок, и девчонки, взвизгивая, томно откидывались на деревянно подставленные руки партнеров.

— Какой портрет какой пейзаж! — вступал певец, и тетки за столом таяли, как сахар в чайной чашке, — Валера… Валерочка, слышь, как выводит!

— Вот зимний вечер летний зной!

Напротив Ники упал на табурет Тимоха, промахиваясь, плеснул себе водки в огромный хрустальный конус, но пить не стал. Воздвигся, покачиваясь, и стал искать на пиджаке грудь, чтоб приложив руку, пригласить даму на танец, но все совал ее подмышку, и снова пал на табурет, клоня голову на залитую вином скатерть.

— А вот Венеция весной, — слаженно голосил дуэт.

Вокруг танцевали, нестройно подвывая, рядом кто-то орал политические откровения, обращаясь к широкой спине соседки, а та отмахивалась, припадая к подруге и, время от времени кося жирно подведенным глазом, приветливо улыбаясь Нике.

В Венеции — коттоновые юбки, вспомнила Ника. Встала, хватаясь за блестящую спину соседки и перекидывая ноги через скамейку, пробралась к выходу, спотыкаясь о чужие колени и похлопывая протянутые руки.

Во дворе постояла, дыша вечерним воздухом, и выйдя из ворот, свернула за угол, разводя ветки, забралась под то самое окошко, с дырой в стекле, через которую ночью Петруха открывал щеколду. Села на лавочку в темноте, вытянула ноги в кроссовках.

Что-то не так идет в ее жизни. Двадцать шесть лет. Профессия, да. И детей она любит, а главное — они любят ее, вон как висели сегодня на боках и руках — не уходите, Вероника Анатольна, почитайте еще, и домики давайте дорисуем. Пока сидела за мужем, чувствовала, что связали ее по рукам и ногам, но верила маме, которая, вздыхая, говорила «такова наша женская судьба, Веронка». Сейчас случилось для замужней женщины страшное — муж изменяет, и уже несколько раз она удивленно прислушивалась к себе — куда же делась ее любовь? Ведь верила — любит. А в сердце пусто, но не горестно. Просто пустота. И обида, ужасная такая обида — меня, которая так старалась, и вроде бы получалось — готовить, шить, работать, встречать мужа с улыбкой, выслушивать его, когда о проблемах, срываться с места и ехать по первому зову… такую вот ее и вышвырнуть из своего сердца. Заслужила разве? Несправедливо!

Она судорожно вздохнула, сгорбилась, опираясь локтям о коленки, но выпрямилась, боясь, что слезы потекут и закапают на невидимую землю.

А есть ли в любви справедливость, Куся-Никуся? Ты же книжки читаешь, ну какая может быть справедливость, если накатило и понесло. А у тебя было ли так? Или было — ах какой, веселый, яркий, очаровательный, всем нужен, а выбрал тебя…

Сидела, сглатывая слезы и утишая беспорядочные мысли.

— Чарли Чаплин, смешной чудак, — доносилось с освещенного двора.

Ника пожалела, что не взяла сигарету, а уходить неохота, так тут тихо и тайно.

— Чар… — певицу вырубили на полуслове.

— Ты казала у субботу пидем разом на роботу, — вырвался из нутра дома радостный рев, — я пришов тебе нема, пидманула пидвела!

— Йээх! — заорали звезды, прыгая в небе и скача по веткам старого грецкого ореха.

— Ты ж мене пидманула!

— Ты ж мене пидвела!

— Ты ж мене молодого з ума розума звила!

Вдалеке заголосили петухи, залаяли собаки. Затрещали кусты, Ника съежилась испуганно вглядываясь.

— Вот ты де! — Люда упала рядом, обмахиваясь ладошкой, сунула открытую пачку сигарет:

— На, мальборо. Пока мать не видит, хоть перекурю.