Судовая роль, или Путешествие Вероники - [37]

— Ой.

— Да? — благожелательно поинтересовался сосед, распуская морщины.

— Да я как моя мама…

— Неужто?

Ника рассердилась. Ну да, похоже, яблочко от яблони, даже детектив тот же самый в голову пришел, но этот гусь хорош, сидит и насмехается.

— Зря смеетесь, мужчина. А паспорт так и не показали.

Сосед крякнул и вытащил паспорт, раскрыл и сунул Нике под нос страничку с фотографией. Она моргнула, всматриваясь в пристальные глаза, светлый ежик над широким лбом и плотно сжатые губы. Паспорт закрылся и снова исчез в нагрудном кармане.

— Все? Я вне подозрений?

— Д-да, — ответила Ника. Не признаваться же ему, что моргнула и толком ничего и не увидела.

Она снова раскрыла книжку, нашла нужную страничку и опять задумалась, глядя на прыгающие в такт волнам строчки.

В пятнадцать ужасно ей нравились тонкие стройные мальчики с красивыми волосами, чтоб были немножко длинные. А больших парней она не любила. Потом, когда бегали со Светкой на дискотеку, отчаянно влюбилась в самого известного, самого красивого (так все говорили) и главного мальчика Вову Индейца. Он тоже был тонкий, держался прямо и длинные волосы завязывал кожаной ленточкой через лоб, ах, красота, просто Виннету какой-то, только лицо бледное и тонкие губы слишком высокомерно сложены. Когда пригласил на медляк, а после поехал провожать, растерялась. Отбилась от поцелуев и полночи сосредоточенно в себе разбиралась, ну все в нем идеально, а как-то вблизи оказался вовсе не по душе.

Потом Данька случился с ней. И это было совсем другое, будто он и не парень, а целый отдельный далекий мир, вычитанный из книжек, где рожденные свободными львы, где праздники дельфинов и Тур Хейердал гребет на папирусном Ра, а рядом из воды выныривает вся команда Кусто, булькая аквалангами. И вот такие — пропеченные солнцем яркоглазые, русоволосые — так и остались некоей сказкой, в которой ей места не оказалось.

Никас, как и Вова Индеец, постоянно существовал в перекрестии женских взглядов и восхищенных вздохов. Но был невысоким, очень широкоплечим, и яркость его была не такая, как у Даньки, а несколько угрожающая: темные короткие волосы, карие глаза с густыми черными ресницами, квадратные скулы и большие руки с тяжелыми кулаками. Отдельно — улыбка. Ею, наверное, Нику и взял. Им часто говорили — вы не похожи, а все равно как брат с сестрой. Вместе улыбнетесь, и электричества не надо. Нике это очень нравилось. Но совместная жизнь состояла не только из прогулок с улыбками. И вроде была она к этому готова — ко всяким бытовым трудностям, но однажды испугалась, поняв — а ведь чего-то, самого главного, в ее жизни не случилось. Будто захлопнули двери в большой мир, и сказали — жить будешь теперь тут. Всегда. И все, что тут есть — оно твое. Но не больше.

Атос был не так чтоб красив. Стройный, да, но сутуловат, и плечи не широки, лицом бледен, несмотря на легкий загар, глаза не очень выразительные. Но когда пел, Нике казалось — из этого гулкого ангара, где сидит она взаперти, окруженная мебелью, утварью, пакетами и коробками, открывается дверь и туда падает широкая полоса света, обещая — да вот же он, мир, только встань и пойди. Будто одной рукой этот спокойно улыбчивый молодой мужчина держит то время, где Нике нравились тонкие мальчики, а другой — нынешний мир, который намного больше ее жизни. Наверное, поэтому, глядя на него и разговаривая с ним, она ощущала себя шестнадцатилетней, не проваливаясь в прошлое, нет-нет, туда она вовсе не хотела и не вздыхала о прожитом времени. Именно будто шестнадцать ей сейчас. И, похоже, дело совсем не в его внешности.

— Мужчин делает то, что они делают, — как-то сказала ей Тина, — а женщин делает то, как они выглядят. Мужчина — дерево. Корни, ветви, плоды. А женщина — драгоценный камень в хорошей оправе.

— Ну, уж, — заперечила Ника, — как-то это несправедливо, они, значит, делают, а мы лежи в коробке?

— Я же не говорю, что это правильно, я говорю, что вижу, — усмехнулась Тина, стряхивая пепел с тонкой сигаретки, — не нравится — поступай по-другому, сама.

И Ника, честно перебрав все свои нынешние возможности, приуныла. Даже если попытаться горы свернуть, то получается, снова всех вокруг придется обидеть и ранить.

Глаза устали, она закрыла их, вслушиваясь, как желудок подкатывается к горлу и падает обратно. Голова на спинке кресла неудобно и раздражающе подпрыгивала, а ехать еще так долго. Книжка снова скатилась с колена, и Ника, мысленно ругаясь, полезла ее доставать. Однако, качает всерьез. Выпрямившись, она поправила волосы, стрельнув глазами на соседа. Того не было. На пустом кресле стояла спортивная сумка, раскрытая, показывала нутро. И, медленно дергаясь, ползла к краю, готовясь упасть. Ника раздраженно взялась за ручку сумки, зашарила глазами по салону. Что за мужик, то паспорт ему доставай, то сумку держи. Курить, наверное, убежал.

Комету тряхнуло, в сумке произошло некое шевеление, и комок одежды вяло свалился, открывая лежащий в растрепанной газете огромный ржавый крюк. Ника раскрыла рот и нагнулась над креслом. Рядом с крюком покоился такой же ржавый тесак с изъеденной деревянной рукоятью. Страшноватый, массивный.