Судовая роль, или Путешествие Вероники - [29]

— Вот так. Или мы? Слушай, мы поедем или пойдем? Тут три остановки всего.

— Давай пешком.

— Ага.

Они шли рядом, сумка крутилась на плече, ударяя в живот раздутыми боками, но Атос держал ее руку, поглаживая ладонь горячими пальцами. Нежные после зимы ступни покалывали крошки и мусор. Но это было даже приятно. Ника попробовала что-то рассказать, показывая на пятна белого запаха, такие странные посреди черноты, но язык слушался плохо и она, засмеявшись, просто шагала, с удовольствием ударяя пятками твердый асфальт.

— Я тебя сразу увидел. Ты шла.

— Я сидела. В уг… в углу там.

— Не-ет. Ты шла. По коридору. И солнце в спину. Цок-цок, и волосы по спине прыгают. Я с Гонзой стоял и с Олегом, из океанической. И с ребятами там, в-общем. Я не хотел спрашивать это кто.

— Ага.

Он засмеялся. Впереди по освещенной улице проезжали, блестя, машины, выскакивали из-за черных деревьев, как звери и впрыгивали снова в такие же черные деревья.

— Я думаю, ну пусть повернется. А ты уходила и вот сейчас совсем уйдешь. Я хотел крикнуть. Или упасть, громко.

— Громко упасть?

— Ну да. Так — бам-м-м! Чтоб стекла зазвенели. Но думаю, все ж поймут, чего я упал. А ты зашла к Тине, в читалку. Ну, думаю, я спрошу ее. Потом.

— Потом. Потом!

Ника вспомнила васькиного загранщика, живущего по методе. И взмахнув рукой, горячо заговорила заплетающимся языком:

— Потом! Какое вот потом? Когда это — потом? Когда мне будет тридцать пять — старуха когда совсем? Где ты вообще был?

— Я? Подожди…

— Видишь! — она топнула ногой и уцепилась за Атоса, возмущенно задирая к нему лицо, — снова подожди. Жди и жди, чего ждать? Где, я спрашиваю ты был, когда я бегала тут. На дурацкую эту дискотеку? Почему? Может, все по-другому бы.

Атос отвел в сторону руку с гитарой, а другой сильно прижал Нику к себе, поцеловал в волосы, когда она увернулась от поцелуя в губы.

— Да я думал, тебе лет семнадцать! Думаю, что за школьница к Тинке прибежала.

— Врешь ты все. Ладно. Извини.

— Ну что ты.

Он, быстро сгибаясь, положил гитару на асфальт, та пропела обиженно. Обхватил Нику обеими руками и не дал ее лицу отвернуться. Они стояли рядом с пятном света, двумя черными сомкнутыми силуэтами, покачиваясь. И Ника, отрываясь от горячих губ, судорожно вдохнула. Качнулась, выныривая из объятий.

— Подож-ди, — неверными шагами кинулась в кусты, затрещала там, поворачиваясь, как маленький неуклюжий медведь, и наклонилась, держа себя за живот, — вот черт…

— Вероника? Тебе плохо?

— Уйди!

— Ага, щас.

Он подхватил за дрожащую спину и держал, пока ее тошнило. Вытащил из кустов, вытер полой расстегнутой рубашки бледное мокрое лицо.

— Как ты?

— Кажет-ся я напилась.

— Сейчас будет лучше. Все уже.

— Фу, — она отвернулась, казнясь, пошла дальше, старательно обходя пятна света. Сердце неровно бухало, толкаясь в груди, и каждый удар снова вызывал приступ тошноты.

— О-о-о, какая ж я дура!..

— Да все нормально, ты чего! Редко пьешь, наверное. Ну, все посиделки так кончаются. Гонза знаешь, что учудил как-то? Ушел под утро от Даньки в фартуке и трусах. Разутый. Идет носками шлепает, да еще по пути приложился к дереву, расшиб лоб. Вот прикинь картинка — рассвет, уже все видно и по центральной улице шлепает мужик в носках, женском переднике и рожа вся в крови. А я говорит, думаю, чего это от меня встречные бабки, что на базар цветы везут, шарахаются. Увидел себя в витрине, аж сам перепугался.

— Бедный. Дошел хоть?

— На той улице его бывшая жена живет. Так он к ней стал ломиться, Ира, кричит, не могу без тебя, видишь, какой я без тебя. Ирка в глазок увидела, и ему — пошел отсюда, бабник чортов. Ну, все равно пустила и даже штаны дала, свои. Лоб залепила пластырем. Чаем напоила. Гонза передник в руку и ушел отдавать. Даньке. А там все еще за столом. Проснулся на следующий день к утру, хорошо в отгулах был.

— Весело как вы живете, — голос Ники стал тоскливым, — фигня какая, кругом все бухают и потом смеются, ой как смешно.

— У тебя не так?

Они вышли на светлую шумную улицу, и Ника опасливо оглядела бирюзовое платье, босые ноги, нервно поправила волосы.

— Ты в порядке, — успокоил Атос, перехватил удобнее гитару и галантно согнул локоть, предлагая спутнице.

— У меня? Ну… и так и не так. Когда муж приезжает, то обязательно кабак. Типа праздновать. Или по гостям. А там, сидеть за столом, еда, еда, водка, винище. Тоже кто-то вечно в сортире рыгает. Потом смешно, ага. Звонят друг другу, рассказывают.

— Значит, то же самое.

— Нет! — она остановилась. Заговорила горячо, с жаром заглядывая в серьезное, спокойно улыбчивое лицо:

— Базаров только про валюту, да где что покупать. Венеция? Да-да, там джинсы можно урвать по дешевке. Турция — там велюр и люрекс. Триест — колготки и кассетники. Дубленки. Я спрашиваю, Никас, а там дворец Дожей, я читала. Он ржет, какой дворец, знаешь, сколько туда билет стоит? Один раз все рассказывал, вот у нас практикант, дурак дураком, всю валюту спустил на скейт. Доска такая.

— Я знаю.

— Они же получают, в месяц двадцать пять бон плюс подработки, зачистка трюмов, так кажется? А рублевая получка вообще копейки.

— У нас тоже.

— Но вы. Видишь вы, ты вот с гитарой. А дурак Гонза, хоть и дурак и бабник, а говорит я нырял, на рифе. А я когда говорю, ну давай поедем куда, просто поедем, то нет-нет. Вот заработаем на квартиру-машину, тогда и будем жить. Скажи мне, как это — жить потом?