Суди меня по кодексу любви (стихи и поэма) - [20]

Пока живу, пока дышу - живу я.

Повсюду, низко голову склоня,

Я эти руки женские целую.

III

В Москве далекой был рожден поэт

И назван именем обычным - Саша.

Ах, няня! С первых дней и с первых лет

Его для нас растили руки ваши.

В моих горах певец любви Махмуд

Пел песни вдохновения и муки.

Марьям! Как много радостных минут

Ему твои всегда давали руки.

Теперь любое имя назови

Оно уже не будет одиноко:

О, руки на плечах у Низами,

О, руки, обнимающие Блока!

Когда угас сердечный стук в груди,

Смерть подошла и встала в изголовье,

Тебя, мой незабвенный Эффенди,

Они пытались оживить любовью.

Когда на ветках творчества апрель

Рождал большого вдохновенья листья,

Из этих рук брал краски Рафаэль,

И эти руки отмывали кисти.

Не сетуя, не плача, не крича

И все по-матерински понимая,

Они сжимали плечи Ильича,

Его перед разлукой обнимая.

Они всплеснули скорбно.

А потом

Затихли, словно ветви перед бурей.

И ленинское штопали пальто,

Пробитое эсеровскою пулей.

Они не могут отдохнуть ни дня,

Неся Земле свою любовь живую.

И снова, низко голову склоня,

Я эти руки женские целую.

IV

Я помню, как, теряя интерес

К затеям и заботам старших братьев,

По зову рук далекой Долорес

Хотел в ее Испанию бежать я.

Большие, как у матери моей,

Правдивые, не знающие позы,

И молча хоронили сыновей,

И так же молча вытирали слезы.

Сплетались баритоны и басы:

"Но пасаран!" - как новой жизни символ.

Когда от пули падали бойцы,

Ей каждый сильный становился сыном.

Я помню, в сакле на меня смотрел

С газетного портрета Белояннис,

Как будто много досказать хотел,

Но вдруг умолк, чему-то удивляясь.

С рассветом он шагнет на эшафот,

Ведь приговор уже подписан дикий.

Но женщина цветы ему несет

Прекрасные, как Греция, гвоздики.

Он улыбнулся,

Тысячи гвоздик

В последний раз увидел на рассвете,

II до сих пор, свободен и велик,

Он по Земле идет, смеясь над смертью.

Я помню Густу,

Помню, как она

В одном рукопожатии коротком

Поведала, как ночь была черна

И холодна тюремная решетка.

Там, за решеткой, самый верный друг

С любовью в сердце и петлей на шее

Хранил в ладонях нежность этих рук,

Чтоб, если можно, стать еще сильнее.

Глаза не устают.

Но во сто крат

Яснее вижу наболевшим сердцем,

Как руки женщин Лидице кричат

И как в печах сжигает их Освенцим.

Я руку возвожу на пьедестал.

...У черных женщин - белые ладони.

По ним я горе Африки читал,

Заржавленных цепей узнал я стоны.

И, повинуясь сердцу своему,

Задумавшись об их тяжелой доле,

Спросил у негритянки:

- Почему

У черных женщин белые ладони?

Мне протянув две маленьких руки,

Пробила словом грудь мою навылет:

- Нам ненависть сжимает кулаки,

Ладони солнца никогда не видят!

Святые руки матерей моих,

Засеявшие жизненное поле...

Я различаю трепетно на них

Мужские, грубоватые мозоли.

Ладони их, как небо надо мной,

Их пальцы могут Землю сдвинуть с места.

Они обнять могли бы шар земной,

Когда бы стали в общий круг все вместе.

И если вдруг надвинется гроза,

Забьется птицей в снасти корабельной,

Раскинув сердце, словно паруса,

Я к вам плыву, земные королевы!

Земля - нам дом.

И всем я вам сосед

Француженке, кубинке, кореянке.

Я столько ваших узнаю примет

В прекрасной и застенчивой горянке.

Как знамя ваши руки для меня!

И словно на рассвете в бой иду я,

Опять, седую голову склоня,

Я эти руки женские целую.

V

Смеясь, встречает человек рассвет,

И кажется, что день грядущий вечен,

Но все-таки по множеству примет

Мы узнаем, что наступает вечер.

А вечером задумчив человек,

Приходит зрелость мудрая и злая...

Но я поэт.

День для меня - как век.

И возраста я своего не знаю.

Я очень поздно осознал свой долг,

Мучительный, счастливый, неоплатный;

Я осознал,

Но я вернуть не смог

Ни дни, ни годы детские обратно.

Себе я много приписал заслуг,

Как будто время вдруг остановилось,

Как будто я лучом явился вдруг

Или дичком в саду плодовом вырос.

Могу признаться, мама, не тая:

Дороги все мои - твои дороги,

И все, что прожил, - это жизнь твоя,

И лишь всю жизнь твои писал я строки.

Я - новорожденный в руках твоих,

И я - слезинка на твоих ресницах.

За частоколом лет мой голос тих,

Но первый крик тебе доныне снится.

Не спишь над колыбелью по ночам

И напеваешь песню мне, как прежде.

Я помню, как начало всех начал,

Напевы ожиданья и надежды.

Вхожу я в школу старую.

И взгляд

Скользит по лицам - смуглым, конопатым,

А вот и сам, как тридцать лет назад,

Неловко поднимаюсь из-за парты.

Учительницы руки узнаю

Они впервые карандаш мне дали.

Теперь я книгу новую свою,

Поставив точку, отпускаю в дали.

О руки матери моей, сестер!

Вы бережно судьбу мою держала,

И вас я ощущаю до сих пор,

Как руки женщин всей моей державы!

Вы пестовали ласково меня

И за уши меня трепали чаето.

В начале каждого большого дня

Вы мне приветливо желали счастья.

И вы скорбели, если вдалеке,

В безвестности

Я пропадал годами,

И вы о жизни по моей руке

Наивно и уверенно гадали.

Вы снаряжали нас для всех дорог,

Вы провожали нас во все скитанья,

Мы возвращались на родной порог

И снова говорили: "До свиданья".

Когда коня седлает во дворе

В неблизкий путь собравшийся мужчина,

Его всегда встречает на заре