Судьбы хуже смерти (Биографический коллаж) - [42]

XIII

Много лет назад я изучал в Чикагском университете антропологию, и самым знаменитым из моих профессоров был доктор Роберт Редфилд. К тому времени представления, что любое общество эволюционирует, проходя одни и те же, предсказуемые стадии на пути к высшей (то есть викторианской) цивилизации, от политеизма к монотеизму, от тамтама к симфоническому оркестру, посмеявшись, оставили навсегда. Все согласились с тем, что не существует этой лесенки, называющейся эволюцией культуры. А вот доктор Редфилд сказал: "Нет, позвольте". И стал утверждать, что есть очевидная для всех непредвзято мыслящих стадия, через которую прошло или должно будет пройти каждое общество. Эту обязательную для всех стадию он назвал в своей работе "Народным обществом".

Это Народное общество прежде всего изолировано от всех остальных и занимаемое им пространство считает органически принадлежащим ему одному. Оно возникает на данной почве и ни на какой другой возникнуть не может. В нем нет строгого разграничения между живущими и умершими, ибо все связано со всем узами родства. Относительно того, что есть жизнь и как надлежит поступать в любой ситуации, все думают примерно одинаково, так что поводов для спора почти не бывает.

Каждую весну доктор Редфилд читал публичную лекцию о Народном обществе. Публики приходило много - думаю, оттого что многим из нас казалось: вот так обретается прочное сознание твоей укорененности, необходимости - создай Народное общество или присоединись к нему. (Напомню, дело происходило в 40-е годы, задолго до появления коммун, где обитали дети-цветы,[24] до появления объединяющей всех, кто принадлежит к поколению моих детей, музыки, а также общих идеалов.) Доктор Редфилд, впрочем, не выносил сентиментальных восторгов по поводу Народного общества, утверждая, что оно сущий ад для каждого, кто наделен живым воображением, а также потребностью экспериментировать и изобретать, - или же неискоренимым ощущением комического. А все равно я по сей день ловлю себя на грезах, как окажусь среди сходно думающих людей, и мы будем жить где-нибудь в умеренном климате, на лесной поляне у озера (идеальное, кстати, место для единорога, желающего положить голову на колени размечтавшейся девушки). Мой сын Марк помог, в том числе и деньгами, одной такой коммуне, образовавшейся в Британской Колумбии, а потом ее описал - читайте его "Экспресс в Лету". (А я в своем "Вербном воскресенье" заметил, что сыновья обычно пытаются сделать так, чтобы сбылись неосуществимые планы, которые строила мать, думая об их судьбе. Марк, однако, постарался, чтобы сбылся отцовский неосуществимый план. И одно время все у него получалось.)

Торговцы недвижимостью вечно пытаются вам внушить, что, купив или сняв дом именно в этом районе, вы тем самым сразу же сделаетесь членом местного Народного общества. И у меня была примерно та же мысль, когда, уволившись из "Дженерал электрик", я переехал на мыс Код, где прожил двадцать лет (сначала в Провинстауне, затем в Остервилле и в Барнстейбле). Но родственников у меня там не было, да к тому же я родом не из англосаксов, не из потомков мореплавателей или первых переселенцев в заокеанские колонии. А мои идеи, которые становились известными читающим периодику и книги, обычно никак не совпадали с идеями моих соседей. И поэтому, прожив рядом с ними два десятка лет, я остался таким же чужаком, как в день, когда там поселился. (Вскоре после переезда я предложил соседям, что буду добровольно выполнять обязанности пожарного, поскольку уже служил пожарным в Альплаусе, штат Нью-Йорк, неподалеку от Скенектеди. Оказалось, это все равно, как если бы первокурсником я выразил готовность стать членом клуба йельской элиты "Череп и кости".)

У меня нет никаких иллюзий, что и сейчас, когда пишутся эти строки, я сколько-нибудь серьезно могу претендовать на то, что принадлежу к тому образцово-показательному сообществу, которое сложилось у нас в Сагапонэке на Лонг-Айленде, в тихом нашем поселочке. Пожарное управление просит о материальной поддержке, прибегая для этого к составленному по всей форме запросу, который оказался в моем почтовом ящике, - ладно, пошлю им немножко. Ближайший мой сосед, художник Роберт Дэш похваляется тем, что живая изгородь, разделяющая наши участки, стала совсем густой - как замечательно, ничего из-за нее не видно. (Правда, кое-что слышно. Как-то гостивший у меня Трумен Капоте бродил целый день по двору, разговаривая сам с собой вслух, и Дэш потом сказал мне, что ему показалось - ко мне приехала тетка, старая дева со скверным характером.)

(Думал, эту главу напишу легко, просто переделаю эссе "Национальный парк небоскребов", в свое время напечатанное в "Архитектурном дайджесте". Но оказалось, эссе написано так плохо, что не возьму в толк, как его опубликовали. Видимо, меня преследовала неискоренимая фантазия, что все станет хорошо, если я прибьюсь к какому-нибудь Народному обществу, вот я и наворочал всякой ерунды. Народное общество - ну просто моя чаша Грааля, и, здравому смыслу вопреки, я никак не покончу с мечтами, что где-нибудь оно для меня отыщется. То, что вы читаете, - подборка из "Национального парка небоскребов", этакое филе кусочками, причем кавычек я нигде не ставил, пусть потом разбираются в получившейся путанице. Хотя кому какое до этого дело?)