Судьбы человеческие - [2]

Но волнения были совершенно напрасными: ведь то были шестидесятые. Новое, все что угодно новое — оно непременно имело успех!

Подавались коктейли с шампанским; на дамах были прически в стиле «порыв ветра», хотя кое-где еще виднелись несколько «бабетт»; шокирующе короткие юбки на женщинах — и рубашки с оборками на мужчинах; некоторые авангардисты из мужчин носили уже длинные волосы. Со стен на публику глядели корчащиеся тела: племя человеческое, увиденное пронзительным взглядом Босха. Люди, корчащиеся в пламени ада, люди, корчащиеся в копуляции — в принципе, все едино. А возле этих стен можно было заметить не одну знаменитость: репортеры делали заметки для колонки слухов и сплетен. Вечер удался на славу, могу сказать вам это наверняка: я сама была там с моим первым мужем. Посетители, входившие по билетам, платили немалую сумму — и не требовали билета.

В то время, когда Клиффорд увидел Хелен, он был уже одним из известных и почти знаменитых, не говоря уж о том, что талантливых людей. Ему исполнилось 35, и, вне сомнения, он уже вполне удостоился колонки слухов и сплетен. Клиффорд уже пресытился своим статусом бакалавра и теперь подыскивал жену. По крайней мере, он ощущал, что настало время ему самому давать обеды, вечера и привлекать влиятельных личностей. А именно для этого человеку и необходима жена. Да, ему нужна была жена.

Он подумывал об Энджи, наследнице южно-африканского миллионера, по сути, он уже ухаживал, хотя и довольно беспорядочно, за бедняжкой, сильно ее обнадежив. Однако — подумать только! — на этот вечер он явился под руку с Энджи, а ушел с него под руку с Хелен.

Когда она встретила Клиффорда, ей было 22. Надобно отметить, что даже сейчас, на пятом десятке жизни, Хелен все еще впечатляет своей внешностью — и может вызвать немалый переполох в сердцах и жизни мужчин. (Хотя надеюсь, что за эти годы она оценила выгоды воздержания).

— Кто она? — спросил Клиффорд у Энджи, взглянув на Хелен через переполненный зал. Бедняжка Энджи!

Хелен была тогда далека от идеала женщины шестидесятых — что требовало, если вы помните, кукольного личика с пылающими глазами Карменситы — но тем не менее потрясала фигурой, копной вьющихся рыжевато-каштановых волос, которые она почитала несчастьем своей жизни и которые в течение всей жизни портила обесцвечиванием, меллированием и прочими ухищрениями, пока на рынок и в моду не вошла хна и таким образом решила ее проблемы.

Глаза Хелен смотрели ярко и умно; в целом она производила впечатление «как-вы-смеете!»: была и мягкой, и нежной, и соблазнительной одновременно. Она была независима: не пыталась очаровать более того, чем могла очаровать; но, одновременно, никогда не в силах была казаться властной. Она не умела кричать на прислугу, не давала пощечин неумелым парикмахерам, однако — что я говорю? — в то время у нее едва ли была возможность иметь прислугу и личного парикмахера. Она была бедна — и жила, едва ухитряясь делать вид, что живет, не стесняясь в средствах.

— Вот эта? — переспросила Энджи. — Полагаю, никто. Ничего особенного. Я бы не обратила на нее внимания. Во всяком случае, кто бы она ни была, у нее нет вкуса.

На Хелен в то время было очень простое, очень прозрачное, очень хорошо отстиранное платьице цветом в нечто среднее между розовым и белым, вполне по моде, которая должна была прийти пятью годами спустя: нечто солнечное, летящее и неопределенное.

Ее полудетская грудь под тонкой тканью казалась обнаженной и беззащитной. Она была тонкой, как свечка, и длинношеей, как лебедь.

Что касается Энджи — О, Энджи, наследница миллионера! — она была одета в плотно облегающее золотое платье с большим алым бантом сзади, под которым, ввиду абсурдно короткой юбки, не было буквально ничего. То есть Энджи была подобием рождественской хлопушки без всякого сюрприза внутри. Над этим нарядом проливали бессильные слезы три модных портнихи, и всех троих в результате ждал разгром и расчет; однако их самопожертвование не сделало наряд более удачным.

Бедняжка Энджи! Она любила Клиффорда. Отец Энджи владел шестью золотыми рудниками — уже хотя бы поэтому Клиффорд обязан был ответно влюбиться в Энджи. Так, по крайней мере, полагала она сама. Но что она могла предложить, кроме пяти миллионов долларов, отточенного ума и себя самой, незамужней 32-летней женщины? У Энджи была сухонькая маленькая фигурка и сухая, увядшая кожа (я полагаю, что любую простушку хорошая кожа может сделать красавицей, но у Энджи, к ее несчастью, отсутствовал в лице некий внутренний свет). У нее не было матери и был отец, который давал ей все, кроме любви и привязанности. Короче говоря, у Энджи было все для того, чтобы она превратилась в скупую, завистливую, лишенную такта раздражительную особу. Бедняжка была настолько умна, что знала все это — и ничего не могла с собой поделать.

Что касается Клиффорда, то он знал, что будет разумно жениться на Энджи, а Клиффорд был разумным человеком. То же самое знали и еще несколько молодых людей до Клиффорда; но почему-то Клиффорд не хотел жениться на Энджи, впрочем, так же, как не захотели и те молодые люди. Тех же нескольких, что добивались-таки ее руки — поскольку не может быть ни одной богатой молодой женщины без искателей ее руки — тех, к несчастью, Энджи презирала и отвергла всех до одного. Подсознание Энджи работало странным образом: все, кто любит меня, говорило оно ей, недостойны моей любви. Это была ее бессознательная идея-фикс, идея непобедимая и совершенно проигрышная. Теперь она влюбилась в Клиффорда; и, чем более он становился к ней равнодушен, тем более ей хотелось его.