Судьба турчанки, или времена империи (триптих): Призрак музыканта, Врач-армянин, Я целую тебя в губы - [140]

У Эмила сидел еще какой-то его знакомый; значит, мы, жена Эмила, Ива ее зовут, она болгарка, и их дочка — годика три — мешала, конечно... Но он интересно рассказывал: разные сценки, ситуации... Но вот он сказал, как это уже когда он улетал, и в аэропорту две очереди на таможенную проверку; ну, уже из Израиля он улетал; и он стоял в очереди, где евреи стояли, их не очень тщательно проверяли, а рядом была очередь арабов, их тщательно проверяли... Я сразу встрепенулась и спросила, не стыдно ли было ему стоять в такой вот привилегированной очереди... Лазар тоже мотнул головой и брови сдвинул, он был недоволен моим вопросом, ему не хотелось никакого спора, хотя я совершенно уверена, что в этом случае Лазар был со мной согласен... Эмил посмотрел на меня таким хитроватым дипломатическим взглядом... Он хорошо выглядел, как это бывает после зарубежной поездки.

голубые водянистые глаза у него стали довольно яркие... Он решил, что в этой компании может не скрывать своих симпатий к Израилю, и ответил мне, что евреи в Израиле имеют причины обыскивать арабов — а вдруг бомба спрятана или что... Я сказала, что причины для того, чтобы обыскивать всех подряд людей одной национальности или одной религии, всегда можно найти... И можно и не только всех обыскать, но и всем поменять имена или всех сжечь в газовой камере... И с его единоплеменниками уже так поступили в прошедшую войну... Тут Лазар глянул на Эмила и быстро улыбнулся в сторону; Лазару, наверное, стало интересно, что теперь Эмил ответит мне...

Я, как это бывает со мной, говорила запальчиво, и Эмил тоже понемногу впал в запальчивость и сказал, что вот именно для того, чтобы не повторились те преследования и убийства прошедшей войны, евреи и хотят быть сильными...

— Значит,— сказала я,— испытания ничему не учат людей, ничему, кроме несправедливости к другим людям. Все хотят быть сильными за счет чужих несчастий...

Конечно, разговор перешел на положение тех, кому поменяли имена... Я сказала, что даже если бы и была автономия болгарских турок внутри Болгарии, ничего плохого не было бы в этом... Лазар Маленький бросился в разговор и сказал, что должна быть свобода передвижения из одной страны в другую — как человек захочет, — Если во мне турецкая кровь, я что, обязательно должен все время жить в Турции?!.. Ива, жена Эмила, сказала, что если бы сделать эту свободу передвижения, то все захотели бы жить только в Париже, в Лондоне или в ФРГ... Знакомый Эмила поддержал ее (я не поняла, этот знакомый, он еврей или нет)... Я заметила, что Лазару Маленькому стало приятно, потому что его реплику приняли всерьез и всерьез возразили... Эмил сказал, что вот перемена имен — это такая месть за времена турецкого ига... У его жены сделался очень одобрительный вид... Я тогда почувствовала, что Лазару не нравится весь этот спор, он тяготится этим спором; он уже давно считает все эти домашние споры бессмысленными и тягостными; но я уже не могла остановиться... Я встала и сказала Эмилу, что в германских и австрийских газетах конца тридцатых годов писалось о его единоплеменниках кое-что поинтереснее этого пресловутого «турецкого ига»; и все эти писания обосновывали возможность уничтожения миллионов людей, и женщин и детей; и я всегда считала, что эти писания — ложь; а теперь я буду считать их правдивыми, а убийства в газовых камерах буду считать просто обыкновенной местью! До свидания!..

Я вышла из квартиры... Дверь входную спокойно прикрыла... Никто не удерживал меня... Я села в подъезде на скамеечку... Ведь этого Эмила, в сущности, и его единоплеменники нисколько не волнуют... И никакая справедливость или несправедливость не волнует его... Его волнует только собственная шкура... Вот он еврей, и если будут убивать евреев, то и его убьют, и потому он начинает кричать, что убивать евреев несправедливо; а всех других, значит, справедливо, или, по крайней мере, Эмилу будет безразлично... Но Лазар сердится на меня за этот спор... Лазару будет совсем тяжело и одиноко на работе; там ведь все чувствуют, что Лазар не такой, как они; что он притворяется, когда пишет все эти лживые статьи и книги... А с этим Эмилом у него какие-то более или менее человеческие отношения... У меня слезы навернулись на глаза, так мне стало жалко Лазара... Еще посидела... Вдруг шаги вниз по лестнице в подъезде... Думаю: это Лазар или сын?.. Лазар Маленький... Он сел рядом со мной... Я взяла его за руку... Такая ручка у него, длинненькая, тоненькая еще, но тверденькая такая; он улыбнулся, согнул руку в локте, сжал кулачок, и мускулы тонкие надулись... — Лазарчо, — говорю, — Я пойду извинюсь... — Он тебя оскорбил, ты ему ответила. А зачем извиняться?!.. — Все равно. Он к отцу нашему хорошо относится...

Я представила себе одиночество моего Лазара Большого на работе, и пошла в подъезд... Чувствую, Лазар Маленький не идет за мной... Я оглянулась... он подошел к этим деревянным рамкам, на которых ковры выбивают, и выгибался, гимнастику какую-то проделывал... Я позвала его... он пошел ко мне... без большой охоты... Я позвонила... Эмил открыл... Я быстро и не глядя ему в лицо, сказала: извините... Он заговорил суетливо, что а, ничего, ничего... После я пила кофе, что-то говорили о кино, я все время молчала... чувствовала себя униженной...