Судьба штрафника. «Война всё спишет»? - [39]

— Эх, и жрать же хочется! Я не успел пообедать. Правда, мне дали сухой паек на день, но он еще пригодится. Пойдем!

Мы встали, он хлопнул меня по плечу и забросил винтовку за спину, предварительно сняв штык. Вскоре показалось село. Солнце, перевалившее за обед, сильно пригревало, и конвоира моего разморило от глотка из фляги. Он возвратил мне ремень и отдал свою винтовку, в село мы вошли как два друга. Конвойный выбрал хатку поаккуратнее и сказал:

— Здесь мы и заночуем, спешить нам некуда. У меня целые сутки свободные, а могу и больше задержаться, скажу, что не успел.

В хате жили пожилая женщина и ее невестка в возрасте 25–27 лет. Конвоир хоть и был мал ростом и тощ телом, но оказался богат нахальством. Он сказал женщинам, что мы идем в свою часть и заночуем у них.

— Идти далеко, в село Криничное, а мы с утра в пути и очень устали, — соврал он, — да и ничего еще не ели.

Старая женщина заахала и сказала молодой, чтобы достала картошки.

— Соли у нас нет, — сказала она, — а сальца займем у соседей.

Соль, с хорошую пригоршню, нашлась у моего конвоира. Он развязал тряпочку и отсыпал половину хозяйке.

Вскоре картофель, поджаренный на сале, доходил на сковородке, запахом и видом испытывая наше терпение. Мы сидели на лавке за столом и голодными глазами неотрывно смотрели на еду. Конвоир вытащил из вещмешка кусок хлеба, отрезал четыре ломтика, достал флягу и попросил стаканы, стесняясь объема наших солдатских кружек. У хозяйки нашлись три рюмки.

И вот сковорода на столе, в рюмки налит разведенный спирт. Его запах портил наслаждение, которое я предвкушал, смотря на румяную картошку и шкварки. Я отказался от своей рюмки, не стала пить и невестка. Солдат выпил с хозяйкой за победу и чтобы все остались живы — и мы, и ее сыночек.

Женщины почти не успели приложиться к сковородке, так быстро мы ее опорожнили. Конвоир захмелел и разговаривал громко и уверенно, рассказывал, как воевал. Хозяйка пыталась рассказать, как они жили «под немцем», но солдат нашел благодарную аудиторию, зная, что его никто не перебьет, не высмеет за бахвальство и ложь, и старался показать себя бывалым воякой. Впрочем, наверное, была в его словах и доля правды, потому что на груди у него блестела медаль «За отвагу», а в то время награждали еще мало. Но какая доля? Его красноречие подогревала молодая хозяйка.

После сытного ужина и всего пережитого я начал клевать носом, и хозяйка повела меня в сени, постелила постель, хотя солнце еще и не зашло. Я улегся, но еще не скоро смог уснуть. Подошла молодая хозяйка, спросила, почему не сплю, и предложила постирать мне одежду. Я спустил ноги с койки, прикрывшись ряднушкой, вынул из карманов все, что там было, и отдал гимнастерку и брюки. Она посмотрела на меня как-то необычно и сказала, что сейчас выйдет, а я должен снять и белье, а она придет за ним. Я так и сделал, но спать без белья было непривычно. Я слышал, как молодайка плескала водой. У меня был кусочек мыла, и я ей его отдал. Засыпая, услышал:

— Мама, я пойду ночевать к своим.

Ночью я проснулся оттого, что кто-то ладонью прикрыл мой рот. Луна слабо освещала сени, я открыл глаза и увидел склоненную надо мной фигуру, услышал шепот:

— Не пугайся, солдат, не шуми и… не гони!

Шепот был прерывистый и взволнованный, просящий. Да не старуха ли это — ведь молодая ушла? Женщина толкнула меня в бок, я подвинулся, и она навалилась на меня. Я задохнулся от поцелуев. Упругая грудь прижалась к моему голому телу, и женщина даже застонала.

— Это я… Я… Я не могу!.. Я так соскучилась по мужику! — шептала она, и я узнал молодую хозяйку. — Мне ничего не надо… Я немного полежу с тобой, поцелую тебя… Лежи так!

После неожиданной оторопи кровь ударила мне в голову, все сладостно заныло. Предательская койка скрипела, казалось, на весь белый свет. В самый неподходящий момент приоткрылась дверь из хаты, и старуха спросила:

— Чего не спите, солдат? Э-хе-хе…

Она вышла во двор, постояла, повздыхала и опять вернулась в дом. Спадал любовный угар, я постепенно приходил себя.

Сколько меня прежде мучили девушки, установив неприступную границу, а тут нежданно-негаданно я впервые испытал то, к чему мы всегда стремимся. Платоническая любовь, которой меня одаривали, была прекрасна, но эта полуобморочная плотская страсть была несравненна по необузданности чувств. Женя, как звали молодую хозяйку, не успела растратить себя — ее мужа забрали в армию через полгода после свадьбы, и она не знала, жив ли он. Видимо, так до конца и не погасив свою страсть, Женя ушла от меня на рассвете.

Проснулся я, когда солнце уже стало припекать. На спинке койки висели мое белье и одежда, отдавая свежестью. Во дворе на летней печке варился картофель с тушенкой — это мой конвоир расщедрился на свой сухой паек. Жени не было, она то ли проспала, то ли стеснялась показаться нам на глаза после бурной ночи.

— Во, бисова дивка, де ж вона е! — ворчала хозяйка, имя-отчество которой мы так и не узнали. — Солнце уже на дуб забралось, а ей нэма!

Мне хотелось увидеть Женю. Теперь я увидел бы ее совсем по-другому, чем накануне. Я вчера даже не запомнил ее лица — приятная молодая женщина, и все. Неужели не придет проститься? Не пришла…