Судьба штрафника. «Война всё спишет»? - [3]

Какую помощь мне могли оказать охмелевшие друзья? Врача вызывать было нельзя — выгонят из общежития, а то и из техникума. В те времена порядки в общежитии были строгие, комендант соблюдал их неукоснительно. Двое суток я провалялся на койке, не притрагиваясь к еде, а выпитый чай возвращался зеленой тягучей жидкостью. С тех пор у меня выработалось стойкое отвращение к запаху табачного дыма и всех видов спиртного.

А поезд грохотал по рельсам… Медленно вращающаяся местность начала бугриться, больше появилось выемок, насыпей и мостов через речки и овраги, быстро прошли небольшой тоннель. Но вот поезд замедлил бег, и вдруг раздались прерывистые тревожные гудки. Мы начали шарить глазами по небу. Высоко летел необычной формы самолет, точно это было два самолета, соединенных вместе. Состав втянулся в большую выемку, а затем нырнул и остановился в темноте тоннеля, заполненного паровозным дымом. Уже через минуту я начал кашлять, а затем корчиться от газа. В вагонах газ, возможно, ощущался не так сильно, но на открытой платформе он колючим ершом лез в легкие. Везде слышались кашель и тревожные крики. Я начал дышать через платок, но это мало помогало.

Подумалось, что надо было его намочить, но в темноте ведро с водой было не найти. Слышались проклятия и грубая брань. Когда показалось, что сейчас наступит конец, и в глазах пошли красные круги, поезд лязгнул буферами и медленно пополз вперед. Казалось, он ехал в тоннеле целую вечность, пока впереди не стало сереть, а затем начал приближаться дневной свет. Еще долго с синими лицами и слезящимися глазами мы откашливались, чертыхаясь и сморкаясь. Теперь поезд шел медленно, изредка останавливался, и тогда из вагонов выскакивали мужчины и женщины, бежали к ближайшим складкам местности. От неловкости мужчины хохотали, а вот женщинам приходилось краснеть. На первых порах никто не мог додуматься, что железнодорожная насыпь имеет две стороны — правую для женщин и левую, с переходом через железнодорожное полотно под вагонами, — для мужчин. На станциях и полустанках поезд не останавливался.

Солнце спряталось за тучи, стало вечереть. Уходящий день казался по насыщенности неделей. Мы залегли под прицеп, ударяясь головой о какие-то его части, и начали укладываться спать. Супруги Серкины отгородились от нас чемоданами. Они поженились только несколько месяцев назад, и вот теперь отправились в «свадебное путешествие». Оба были выходцами из интеллигентных городских семей, и, когда кто-то, засорив угольной пылью глаз, выругался, Марта Казимировна, как она позволила себя называть, не допуская фамильярности, резко сказала: «Прекратите хамить!»

На этом с грубыми словами было покончено, хотя они еще не раз нечаянно срывались с губ по старой привычке. В техникуме на первом и втором курсе в нашей группе сантехников девушек не было, и, как в Запорожской Сечи, создались вольные отношения и свобода слова. Среди нас были такие личности, как «завязавший» карманный вор, беспризорник Виталий Запорожцев, мечтавший стать человеком, но умерший на втором курсе от желтухи и хронического недоедания, дитя деревенской глубинки, безотцовщина Ваня Полонский, ростовчанин Алексей Клочков, оставшийся с младшим братом без родителей и помощи, другие ребята.

Максим Сушицкий, например, жил на стипендию 32 рубля (обед в столовой стоил 1 рубль 5 копеек), страстно мечтал стать знаменитым, чтобы иметь большие деньги и раздать их нам, студентам группы, и, конечно, насытиться самому. Он стал «величайшей знаменитостью», открыв способ из атомов, оставшихся от умерших когда-то Пушкина, Ломоносова, Менделеева, собрать вновь живых гениев. А случилось это так.

В воскресенье мы были на вечере художественной самодеятельности и танцах. Наш однокурсник Саша Осадчий играл на своей, как он утверждал, «скрипке Страдивари», Петя Ковалев сыграл сцены из «Гамлета» и «Скупого рыцаря», Лида Гольдфарб спела несколько песенок из кинофильмов под аккомпанемент на пианино все того же Осадчего. Затем в вестибюле актового зала начались танцы.

Вернулись в общежитие по Халтуринскому переулку на «Нахаловке» мы поздно и удивились: Сушицкий, остававшийся дома, когда мы уходили на вечер самодеятельности, несмотря на позднее время, сидел при ярком свете за столом перед открытой таблицей Менделеева и что-то записывал. Ввалились мы шумно, но он не обратил на нас особого внимания. Тогда Ваня Полонский спросил:

— Максим, ты почему не спишь?

— Э, братцы, мне не до сна, — отвечал он. — Я знаете какое изобретение сделал?! Мы с вами скоро станем богатыми!

— О, смотрите какой изобретатель!

— Что мне с тобой говорить! Послушайте, ребята! — И он стал излагать свою «теорию» с привлечением таблицы Менделеева, как он из атомов вновь вернет миру гениальных людей прошлого. Полонский было ввязался в спор, но я сказал:

— Время позднее, спать!

И, не успев коснуться головой подушки, я уже спал. В 7 часов утра я всегда мгновенно просыпался, как будто кто-то толкал меня в бок. На этот раз, проснувшись, я увидел Максима, сидящего за столом при всех включенных лампочках. Он что-то бормотал, тетрадка перед ним вся была исписана.