Судьба - [41]

Хиёл сидел, сжав ладонями виски, ждал ночи, ждал огней Газабада.

Черный чачван ночи быстро покрывал землю. И так же быстро зажглись земные звезды Газабада. Он смотрел и смотрел на них.

— Газабад, Газабад! — шептали его губы.

Теперь не ноги волокли его, а сам он управлял ногами. Он шел быстро, и все же звезды мерцали так же далеко, словно Газабад убегал от него.

Неожиданно две зеленые искры возникли перед ним, рядом, словно это звездочки упали с неба. Хиёл шагнул прямо на них, искры метнулись в сторону, и тут же по его спине прошла судорога. Он догадался: волк! Ну что же, значит, пустыня решила по-своему рассчитаться с ним за его трусость.

«Трус? — спросил себя Хиёл. — Трус и лжец, — сказал он себе. — Обманул старого чабана… Так тебе и надо!»

Теперь он не мог не бороться. Он нащупал на поясе длинный нож, который ему купила тетя Джаннатхон, когда он поехал в пустыню. Этим ножом на вышке открывали консервы; никто не знал, для чего он пригодится…

Хиёл невольно вздохнул, а волчьи глаза перед ним стали меркнуть. Он тихонечко, не дыша присел, но они появились с другой стороны. И стали приближаться. Тогда он, чтобы придать себе смелости, шагнул навстречу, и волчьи глаза опять отпрянули от него. Он пошел за ними, а они, то мерцая, то совсем угасая, вели его в глубь пустыни…

Вероятно, это была волчица, мать, она уводила человека от логова.

В начале июля над песками промелькнуло несколько волчьих дней. Вокруг солнца собрались облачка, оно отшвыривало их гневными лучами, словно стреляло по облакам из лука, но облака настойчиво накидывали на плечи светила каракулевый мех. Ближайшие курчавины таяли, словно на огне. Лучи, пронзая каракуль, испепеляли его, а самые дальние края чеканили, как серебро. Облака сдались. Они уронили на пески несколько капель и стали рассыпаться.

Тогда Пулат, поглядывая вдаль хищными глазами, сказал:

— Волчица родила!

— Как это волчица, какая волчица? — спросила Рая.

Пришлось рассказать Пулату о том, что знал с детства, прошедшего в пустыне в юрте.

Четыре капли в ясный день для человека — ни зерно, ни солома. А волчица ждет их не дождется. Она не хочет, чтобы ее волчата горели на солнце или мерзли на холоде. Вот она и приноравливается к этим дням… Бюро погоды не обманывает ее своими прогнозами, как людей. Она сама себе астроном и звездочет, самый остроглазый… Волк боится и света, ненавидит солнце, поэтому он живет только ночью, и дай ему волю, запечатал бы тучами все небо.

— Вот придут волчьи дни, отыщем логово, — пообещал Пулат. — Принесем волчат.

— Волк тебя скорее учует, — испугалась Рая. — Он слышит запах человека за три километра.

— А я слышу запах волка за пять километров. Посмотри, какие у меня широкие ноздри! — засмеялся Пулат. — Пойдешь со мной, Куддус? Мы натремся полынью…

— Пойду.

Они сейчас далеко — и Пулат, и Куддус там, на вышке, над поверженным фонтаном, а он, Хиёл, здесь, наедине с волком. Если бы ему удалось убить волка и принести туда, они бы его простили. Они бы увидели, что он не трус… А может, это совсем не волк?

Хиёл порылся в карманах. Сигареты были давно выкурены, но спички остались. Он наклонился, пошарил по земле, надергал несколько колючек янтака, и когда искры звериных глаз приблизились к нему, превратившись в фары, он поджег сухой янтак и бросил вперед. И сейчас же повисла в воздухе длинная и сильная тень, отлетев в сторону. Да, это была волчица. Или волк.

Хиёл стал срывать кустики полыни под ногами и натирать ими лицо и руки. Потом он поджег янтак, бросая в костер все новые и новые охапки, благо ветер натаскал их отовсюду достаточно. Янтак трещал, и блики огня прыгали по барханам.

То ли волчица испугалась, то ли она считала, что далеко увела человека от логова, но она исчезла. Хиёл осматривался, прикрыв глаза пучком полыни: он помнил слова Пулата, что глаза выдают человека, как и зверя. Так он и пошел…

Он шагал до тех пор, пока чуть не провалился в трещину и услышал под боком какое-то повизгивание и возню, словно рядом были щенята. Логово! Конечно, логово, в такой трещине только и селиться хищникам, боящимся солнца. Он зажег спичку и обнаружил, что стоит возле отверстия, напоминавшего по размеру самую большую газовую трубу. Возня притихла. Хиёл зажег еще одну спичку, осмотрелся, прислушался. Ни шороха. Темно. Желание принести волчат и доказать, что он не трус, а просто случилось с ним на вышке среди огненного буйства стихии что-то такое, с чем он не справился сразу, это желание победило в нем осторожность. И он полез в логово.

Ход был извилист, поворачивал коленами. Да, солнечный луч сюда не проберется. Кроме колен были еще ступени, все выше и выше, это чтобы не попала вода. Хмурое жилище…

Хиёл чиркнул спичкой, одна сломалась, другая загорелась. Нора расширилась. У стены сбилось в кучу пятеро слепых волчат. Хоть и слепые, они повернулись мордами к противнику, навострив уши. Но они еще были слишком малы, чтобы защищаться. Побросав их в фуфайку, Хиёл крепко перетянул рукава и поволок добычу. Он полз — в одной руке узел, в другой — нож. Хотя он приближался к выходу, к воздуху ночи, дышалось почему-то все тяжелее…