Судьба на плечах - [79]

И никто особенно не умел из собравшихся, только Гестия, которая смотрела на меня с укоризной, а на Персефону – с ободрением и сочувствием; она еще пыталась пошептать что-то молодой жене, когда настало время танцев – что-то вроде: «Ты не бойся, он на самом деле очень хороший!» – едва ли ей поверили…

Да, кроме Гестии. А я многое отдал бы, чтобы не слышать на этот раз.

Впрочем, Геката ухмылялась с такой значительностью, будто и она умеет.

Она единственная, да еще Гипнос – вот все из моей свиты, кто присутствовал на этом торжестве. Танат был занят, да и едва ли божественные гости захотели бы видеть его рядом с собой. Или, например, Эриний. Или Кер.

О Гелло уж не говорю.

Стикс же просто не считалась состоящей у меня в свите, хотя и присутствовала со всеми своими детьми.

Да, на этой свадьбе было…

Было достаточно.

Я выбрал бы век гореть в пламени Флегетона, чем пережить подобное торжество еще раз.

Я считал секунды до того мига, как мы останемся одни – но не от нетерпения, а просто потому что не хотел никого видеть.

Не знаю даже, хотел ли я видеть Кору – но пришлось.

В моем мире нас тоже поприветствовали – подхалимов набежало со всех краев, сползлись даже какие-то мне самому незнакомые сущности из глубины Стигийских болот – и принялись стелить перед колесницей асфодели.

Дворец был полон поздравителями – правда, эти были со мной больше знакомы и не проявляли особого рвения.

Заметили, что скипетр я сжимаю как оружие, а не как атрибут власти.

Я с треском рванул фибулу, застегивавшую на плече багряный фарос – золотая дрянь была выполнена в форме полураскрытого плода граната, как назло.

Жена молча наблюдала, как я избавляюсь от непривычного и надоевшего до одурения наряда. Пояс и фарос улетели вслед за фибулой в угол, туда же пошло ожерелье – тяжелое, со вставками аметиста – и золотой обруч, который словно сковывал виски. Вздохнул свободнее. Теперь бы еще хитон – серый или из небеленого сукна: белый на мне смотрится, как на Танате – улыбка...

Зачем?

– Не бойся, – сказал я, приближаясь и впервые открыто ловя ее взгляд. Она смотрела спокойно и утомленно.

Держала только что снятый с головы венок из осенних цветов, уже слегка увядших за время свадьбы. При моем приближении небрежно уронила его на пол.

– Чего мне бояться, царь мой?

Драгоценный пояс, выкованный Гефестом, змеей соскользнул к ногам, где уже лежал гиматий. Легким движением плеч – словно взмахивала крыльями – заставила соскользнуть хитон. Стояла, глядя мне в лицо с легким интересом и ничуть не стесняясь наготы.

– Ты растерялся, царь мой? Почему? После тех месяцев, что я провела с тобой – неужели ты не знаешь, что делать?

Я начал говорить одновременно с ней – какую-то чушь насчет того, что буду осторожен – и заткнулся на середине фразы. Она всё же услышала.

– Осторожен? К чему? Ты брал меня столько раз, что это излишне. За те шесть месяцев… или, может, ты позабыл это в своих заботах и мне напомнить тебе? Мои крики? Слезы стыда и унижения? Покорность, когда я поняла, что принадлежу тебе и все будет продолжаться? Твой шепот в нашу третью ночь о том, что я…

– Довольно!

Эреб и Нюкта, я ее недооценил. Она расплатилась со мной за каждое зернышко граната, за слова о молве и за тот поцелуй – может, не с лихвой, но основательно.

Хитон сжал грудь хуже брони. Я рванул его бессознательно, услышал треск ткани, отнял кулак…

В глазах у Персефоны жило вежливое равнодушие жертвы, которую в сотый раз кладут на алтарь. Только когда я наклонился и прижался губами к ее холодному лбу – она вздрогнула плечами и словно очнулась на секунду.

– Ты был прав, они не поверили, – прошелестел горький шепот. – Никто из них не поверил. Даже мать. Не поверила даже… я.

– Значит, сегодня ночью ты поверишь в иное… Кора.

– А какой в этом смысл, царь мой? Ты мой муж, а я твоя… – покривились губы, – жена. Я – твоя… твоя.

Твоя.

Произнесено и осталось витать в полумраке спальни, когда ее шепот уже смолк.

Она покорно прижалась ко мне, словно ставя точку в нашем разговоре навсегда, нырнула в горячечные объятия без малейшего чувства стыда, словно наша свадьба и впрямь состоялась в день похищения, словно уже тогда отзвучал вопрос: «Моя ли?»

«Твоя, – говорили губы, принимавшие мои поцелуи с обреченностью. – Твоя целиком и полностью».

«Твоя», – шептали руки, безвольно обвивающие мою шею.

«Твоя», – твердил каждый непослушный локон, щекоча мне плечи, оставляя на них едва слышный нарциссовый аромат.

«Твоя, твоя, твоя, – в ритме сердца, в упругости шелковистой кожи, податливости нежного тела…

И – маленьким разладом гармонии, в застывших глазах: «Не твоя и твоей никогда не буду».

* * *

– Кто?!

Может быть, постороннему богу или титану я показался бы смешным в этот момент. Встрепанный со сна, в небрежно наброшенной и все время сползающей тунике – это вообще ткань или вода? – со скипетром в руках…

Но в коридоре никому смешно не было. В коридоре, предварявшем талам, всем было страшно.

Кроме Таната, но он вообще понятия не имеет, что такое страх.

– Я спросил – кто?

От тяжести вопроса загудел базальт стены, и гулом откликнулся пол. Я обводил коридор глазами, горящими как воды Флегетона. Керы тулились к стенам, Гелло затаился подальше, в углу и тоскливо поскуливал оттуда.