Судьба моя сгорела между строк - [23]

назвал неореалистами.

Известная «Квадрига», четверо из семерых молодых поэтов, — Мария Петровых, Семен Липкин, Арсений Тарковский, Аркадий Штейнберг — в начале тридцатых годов по зову Георгия Шенгели занялись переводческой работой. Тогда и закрепилось за ними это прозвище.

Слева направо: А. Штейнберг, Р. Стийенский, А. Тарковский.

Москва, Гороховский пер., 1933 год

* * *

Десятилетие, предшествовавшее Великой Отечественной войне, вместило для Тарковского два периода — «эпоха» Марии Ивановны — период жизни с первой семьей, в которой уже было двое детей, Андрей и Марина, и следующий, который начался со знакомства в 1936 году с Антониной Александровной Бохоновой, ставшей в 1940 году второй женой поэта.

В первый период в его творчестве возникает тема странничества. Герой его стихотворений — нищий, странник, прохожий, если даже и нашедший приют, то живущий в доме «наизнанку» и мечтающий выбраться на свободу, в «холодный рассвет». Недаром его любимым с детства поэтом был украинский «старчик», бродячий философ и поэт Григорий Сковорода (1722–1794).

Тема эта могла возникнуть и из самой биографии Тарковского, но, как писал Н. Бердяев в своей работе «Русская идея», «есть не только физическое, но и духовное странничество. Оно есть невозможность успокоиться ни на чем конечном, устремленность к бесконечному». Эта мысль Бердяева как нельзя лучше подходит к внутреннему состоянию молодого Тарковского.

Прохожий

Прохожему — какое дело,

Что кто-то вслед за ним идет,

Что мне толкаться надоело,

Стучаться у чужих ворот?

И никого не замечает,

И белый хлеб в руках несет,

С досужим ветерком играет,

Стучится у моих ворот.

Из дома девушка выходит,

Подходит и глядит во тьму,

В лицо ему фонарь наводит,

Не хочет отворить ему.

— Что, — скажет, — бродишь, колобродишь,

Зачем еще приходишь к нам,

Откуда, — скажет, — к нам приходишь

Стучаться по ночам?

25 июня 1931

Дом

Юность я проморгал у судьбы на задворках,

Есть такие дворы в городах —

Подымают бугры в шелушащихся корках,

Дышат охрой и дранку трясут в коробах.

В дом вошел я, как в зеркало, жил наизнанку,

Будто сам городил колченогий забор,

Стол поставил и дверь притворил спозаранку,

Очутился в коробке, открытой во двор.

Погоди, дай мне выбраться только отсюда,

Надоест мне пластаться в окне на весу;

Что мне делать? Глумись надо мною, покуда

Все твои короба растрясу.

Так себя самого я угрозами выдал,

Ничего, мы еще за себя постоим.

Старый дом за спиной набухает, как идол,

Шелудивую глину трясут перед ним.

1933

«Если б, как прежде, я был горделив…»

Если б, как прежде, я был горделив,

Я бы оставил тебя навсегда;

Все, с чем расстаться нельзя ни за что,

Все, с чем возиться не стоит труда, —

Надвое царство мое разделив.

Я бы сказал:

— Ты уносишь с собой

Сто обещаний, сто праздников, сто

Слов. Это можешь с собой унести.

Мне остается холодный рассвет,

Сто запоздалых трамваев и сто

Капель дождя на трамвайном пути,

Сто переулков, сто улиц и сто

Капель дождя, побежавших вослед.

25 июня 1934

1932 год был отмечен замечательным семейным событием — 4 апреля появился на свет сын, названный Андреем. И в поэзии Тарковского возникает новая тема — тема детства, тема любви к сыну. Посвящения ему несут стихотворение «Колыбель», лирический герой которого тоже нищий странник, и поэма «Завещание» (другое название «Посвящение»), в которой пророчески звучат строки, обращенные к сыну:

Я первый гость в день твоего рожденья,

И мне дано с тобою жить вдвоем,

Входить в твои ночные сновиденья

И отражаться в зеркале твоем…

А завершается поэма словами к еще неродившейся дочери:

…И, может быть, ты ничего не видишь,

Но солнце проплывает над тобой…

Колыбель

Андрею Т.

Она:

Что всю ночь не спишь, прохожий,

Что бредешь — не добредешь,

Говоришь одно и то же,

Спать ребенку не даешь?

Кто тебя еще услышит?

Что тебе делить со мной?

Он, как белый голубь, дышит

В колыбели лубяной.

Он:

Вечер приходит, поля голубеют, земля

сиротеет.

Кто мне поможет воды зачерпнуть

из криницы глубокой?

Нет у меня ничего, я все растерял по дороге;

День провожаю, звезду встречаю. Дай мне

напиться.

Она:

Где криница — там водица,

А криница на пути.

Не могу я дать напиться,

От ребенка отойти.

Вот он веки опускает,

И вечерний млечный хмель

Обвивает, омывает

И качает колыбель.

Он:

Дверь отвори мне, выйди, возьми у меня что

хочешь —

Свет вечерний, ковш кленовый, траву

подорожник.

1933

Арсений Александрович и Андрюша Тарковские. г. Малоярославец, 1934 год

Завещание

Андрею Тарковскому

I

Во мне живет глухое беспокойство

Древесных крон, не спящих по ночам,

Я, как стихи, предсказываю свойства,

Присущие и людям и вещам.

Затем, что я дышал, как дышит слово,

Я эхом был среди учеников,

Был отголоском голоса чужого,

Затерянного в хоре голосов.

Мир, словно мальчик семилетний, гибок;

Цвела гроза, — он, как дитя, затих,

Но вороха наследственных ошибок

В те дни лежали на руках моих.

Вся жизнь моя пришла и стала рядом,

Как будто вправду много лет прошло,

И мне чужим, зеленоватым взглядом

Ответило зеркальное стекло.

Я вздрагивал при каждом лживом звуке,

Я думал: дай мне руки опростать.

И, просыпаясь, высвободил руки,

Чтоб научиться говорить опять.

Пугаясь, я ощупывал предметы

Тела медуз в мерцающей воде,

Древесный корень, музыкой согретый,