Судьба моя сгорела между строк - [11]

Понятно, почему цикл стихотворений, посвященных древнеримскому поэту и философу Овидию, называется «Степная дудка». Цикл этот связан с проблематикой «поэт и судьба», «поэт и мир», «поэт в изгнании», — сложный удел, в котором переплелись нити общей доли древнего и современного писателей. Судьба Овидия воплощает в себе элементы судьбы и конкретно-исторической личности, и поэта как такового, и самого автора стихотворений-посвящений. Внутреннее изгнание сопровождало долгие годы и Арсения Александровича Тарковского. Поэтому так необходимо было ему найти путь к истинной свободе. Он открыл ее в степи, где Овидий писал свои песни, где слышен голос Мариулы, вольнолюбивой героини пушкинских “Цыган”»[21].

Степь

Земля сама себя глотает

И, тычась в небо головой,

Провалы памяти латает

То человеком, то травой.

Трава — под конскою подковой,

Душа — в коробке костяной,

И только слово, только слово

В степи маячит под луной.

А степь лежит, как Ниневия,

И на курганах валуны

Спят, как цари сторожевые,

Опившись оловом луны.

Последним умирает слово.

Но небо движется, пока

Сверло воды проходит снова

Сквозь жесткий щит материка.

Дохнет репейника ресница,

Сверкнет кузнечика седло,

Как радугу, степная птица

Расчешет сонное крыло.

И в сизом молоке по плечи

Из рая выйдет в степь Адам

И дар прямой разумной речи

Вернет и птицам и камням,

Любовный бред самосознанья

Вдохнет, как душу, в корни трав,

Трепещущие их названья

Еще во сне пересоздав.

1961

Степная дудка

I

Жили, воевали, голодали,

Умирали врозь, по одному.

Я не живописец, мне детали

Ни к чему, я лучше соль возьму.

Из всего земного ширпотреба

Только дудку мне и принесли:

Мало взял я у земли для неба,

Больше взял у неба для земли.

Я из шапки вытряхнул светила,

Выпустил я птиц из рукава.

Обо мне земля давно забыла,

Хоть моим рифмовником жива.

1962

II

На каждый звук есть эхо на земле.

У пастухов кипел кулеш в котле,

Почесывались овцы рядом с нами

И черными стучали башмачками.

Что деньги мне? Что мне почет и честь

В степи вечерней без конца и края?

С Овидием хочу я брынзу есть

И горевать на берегу Дуная,

Не различать далеких голосов,

Не ждать благословенных парусов.

1960

III

Где вьюгу на латынь

Переводил Овидий,

Я пил степную синь

И суп варил из мидий.

И мне огнем беды

Дуду насквозь продуло,

И потому лады

Поют, как Мариула,

И потому семья

У нас не без урода,

И хороша моя

Дунайская свобода.

Где грел он в холода

Лепешку на ладони,

Там южная звезда

Стоит на небосклоне.

1964

IV

Земля неплодородная, степная,

Горючая, но в ней для сердца есть

Кузнечика скрипица костяная

И кесарем униженная честь.

А где мое грядущее? Бог весть.

Изгнание чужое вспоминая,

С Овидием и я за дестью десть

Листал тетрадь на берегу Дуная.

За желть и жёлчь любил я этот край

И говорил: — Кузнечик мой, играй! —

И говорил: — Семь лет пути до Рима!

Теперь мне и до степи далеко.

Живи хоть ты, глоток сухого дыма,

Шалаш, кожух, овечье молоко.

1962

«Где целовали степь курганы…»

Мир ловил меня, но не поймал.

Автоэпитафия Гр. Сковороды

Где целовали степь курганы

Лицом в траву, как горбуны,

Где дробно били в барабаны

И пыль клубили табуны,

Где на рогах волы качали

Степное солнце чумака,

Где горькой патокой печали

Чадил костер из кизяка,

Где спали каменные бабы

В календаре былых времен

И по ночам сходились жабы

К ногам их плоским на поклон,

Там пробирался я к Азову:

Подставил грудь под суховей,

Босой, пошел на юг по зову

Судьбы скитальческой своей,

Топтал чабрец родного края

И ночевал — не помню, где,

Я жил, невольно подражая

Григорию Сковороде,

Я грыз его благословенный,

Священный, каменный сухарь,

Но по лицу моей вселенной

Он до меня прошел, как царь;

Пред ним прельстительные сети

Меняли тщетно цвет на цвет.

А я любил ячейки эти,

Мне и теперь свободы нет.

Не надивуюсь я величью

Счастливых помыслов его.

Но подари мне песню птичью

И степь — не знаю для чего.

Не для того ли, чтоб оттуда

В свой час при свете поздних звезд,

Благословив земное чудо,

Вернуться на родной погост?

1976

* * *

Молодых елисаветградских поэтов сближало не только увлечение поэзией, театром и музыкой. Их объединяло преклонение перед прекрасной дамой. Этой дамой была Мария Густавовна Фальц. Судя по фамилии, она была дальней родственницей по линии Фальцев знаменитых баронов Фальц-Фейнов, некогда объединивших вследствие брака две линии давних выходцев из Германии. Не случайно, видимо, ее отец какое-то время служил управляющим в имении Фальц-Фейнов «Аскания-Нова».

Кировоград. Дом, в котором жила М. Г. Фальц

Сразу после установления советской власти на Украине семья Фальц, и Мария Густавовна в том числе, были объявлены ее врагами.

Согласно постановлению Революционного трибунала, их имущество должно было быть конфисковано, а семья заключена в концлагерь.

Нам не известны реальные последствия этого постановления.

Мария Густавовна короткое время была замужем за офицером Колобовым, погибшим во время Гражданской войны. Она любила поэзию, музыку и была очень хороша собой. Все молодые люди, собиравшиеся у нее в доме на импровизированные вечера, были ею увлечены. Асик Тарковский, уже переживший первую, почти детскую, неудачную любовь к Ольге Рапорт, также был влюблен в Марию Густавовну. Любовь эту он пронес через всю свою жизнь.