Судьба моряка - [18]

Мужчина приблизился к Саиду и шепнул:

— Хочешь чего-нибудь выпить? Чувствуй себя свободно.

Саиду было приятно, что к нему обращаются.

— Нет, не хочется. Я уже выпил в казино, потом в палатке. И настроение у меня сейчас хорошее.

А про себя подумал: «Мне и этого радушия вполне достаточно, этого предложения. А от выпивки я бы все равно отказался, даже если бы и вовсе не пил сегодня, просто ради общего хорошего настроения. Да, этот мужчина понимает меня как моряка, никому не навязывает своей воли, смело предложил мне выпить, не обращая внимания на других. Это лишний раз доказывает, что он сильная личность, а такие мне нравятся».

Он подумал, что, если бы здесь был костер и люди, сидящие вокруг костра, это походило бы на стоянку кочевников — такую картину он видел однажды в кино. Или это было бы похоже на небольшой военный лагерь на морском побережье: солдаты готовят ужин, и пар клубится, как и над тем котлом, у которого хлопочет красивая женщина.

Скользнув взглядом по ночному небу, Саид увидел, что луна во все глаза наблюдает за происходящим на берегу. Он не мог больше оставаться безучастным. Его охватило странное волнение — и вот он уже плывет между легкими облаками, белыми, как чесаный хлопок, а серебристый свет луны озаряет весь небосклон, освещает и небо и землю, ткет белое ночное покрывало из мельчайших частичек эфира, плывущих в пространстве и сверкающих, словно зубы на черном лице.

Луна освещала свинцовую поверхность моря перед Саидом, сверкала на пенной гриве волн, тихо шелестел прибой, монотонный, как нежная нескончаемая песня.

Среди свинцового простора моря виднеется Арвад: каменная глыба, освещенная луной, громоздится над поверхностью воды. Волны набегают, дробятся о грани утесов, громада как бы падает ниц, умоляя безбрежное, бездонное и всемогущее море смилостивиться и помочь ей выстоять под натиском назойливых волн, выстоять сейчас, а утром она разошлет по всему миру своих голубей, чтобы они разнесли песнь вечной славы, гимн морю.

Саида наполнило чувство торжественности, как это обычно бывало в такие ночи, в подобные безмолвные встречи. Он чувствовал особую гордость: только он один из всей компании, сидя вот так перед водной пустыней, способен ощутить всю святость этой тайной беседы, происходящей между ним и морем. Ему казалось, что он стоит на верхушке мачты или за рулем корабля, который на всех парусах смело рассекает грозные волны.

В такие моменты Саиду чудилось, что море с ним говорит, — он хотел бы растолковать язык стихии, пересказать услышанное людям. Так спящий, которому снится волшебный сон, старается не проснуться, досмотреть свой сон, чтобы рассказать потом, что ему снилось. Но доносящихся с моря звуков нет ни в одном языке, их можно лишь чувствовать, понять сердцем, но невозможно пересказать, как невозможно пересказать улыбку моря, улыбку земли — этого не может выразить ни один художник.

Саид часто внимал голосу моря, его ночным песням, его былинам с их тысячью оттенков, поражался мелодичности и дикому реву штормовых вихрей. В таких случаях Саид был готов молиться морю и, бия себя в грудь, восклицать: «Отец наш! Милостивый Отец! Сжалься, соверши для нас чудо, соверши его вместе с Землей! Пусть у нас будет много рыбы и пшеницы».

Ужинали, примостившись кто где смог. Стол не умещал всех, не хватало посуды. Кто хотел похлебки, должен был встать, подойти со своей тарелкой к красивой хозяйке, чтобы она налила, сколько ему надо. Потом можно было выбрать себе что-нибудь из консервов, фруктов. Саид заметил, что женщина налила ему похлебки побольше. Она знала, что он не обедал и голоден. Мысленно поблагодарив женщину, Саид принялся за похлебку, поел с большим аппетитом, хотел было попросить добавки, но решил, что тогда не хватит остальным: котел небольшой, а все едят с удовольствием.

Тени растянулись на песке, с предельной точностью воспроизводя движения людей. Фонарь разбрасывал в разные стороны очень смешные силуэты, они пересекались, входили друг в друга, росли, сокращались, копировали движения рук, голов, ртов, волос. Палатки за пределами света казались окружающими их песчаными холмиками.

В ночной тишине был хорошо слышен даже слабый шум. Звон посуды, чавканье, обрывки фраз, шутки, отпускаемые по поводу какого-либо неловкого движения или забавного случая, смех. Даже Саид, обычно немногословный, когда его попросила хозяйка, а затем и другие ее поддержали, стал рассказывать о море, с каждой минутой он распалялся все больше и больше, и его слушали, не скрывая восхищения.

На левой руке Саид носил перстень с зеленым нефритом, переливающимся голубизной, со старинной резьбой, с головой сказочного животного, обрамленной серебряным орнаментом. Перстень привлекал всеобщее внимание своей необычностью и красотой.

Этот перстень — память об удивительном случае. Саид не решался его продать даже во время крайней нужды. И как бы ни упрашивали его уступить или подарить перстень, Саид отказывался, сохраняя его до того неизвестного дня, когда без просьбы и намека сам преподнесет его какой-нибудь женщине, если не русалке, то хотя бы той, что живет в его грезах.