Судьба, или жизнь дается человеку один раз… - [5]

Глава 2. ШКОЛА «Я помню тот Ванинский порт…». В 1947 году отца перевели из Приморья служить в порт Ванино. Вскоре за ним отправились и мы с мамой. Тогда там были лагеря, лагеря и лагеря, охранники и охранники, совсем немного военных и еще меньше гражданских. Основная деятельность поселкового населения сосредотачивалась в обслуживании портовых комплексов и прилегающих к ним многочисленных железнодорожных путей, обычно переполненных грузовыми вагонами с металлическими решетками на маленьких окошках. Жили мы в длинных бараках со всеми удобствами на улице. Весной и осенью в школу ходили по деревянным тротуарам, зимой нас возили на санях, потому как по снегу первоклашкам было невозможно добраться ни до школы, ни до дома. Было очень интересно и весело.

Основными событиями и занятиями кроме многочасового выпаса ненавистной козы были наблюдения за прибывающими эшелонами заключенных. Их переправляли из вагонов в порт для погрузки на пароходы и отправки в Магадан. Серые, однообразные нескончаемые колоны, сопровождаемые по бокам охранниками с автоматами наперевес и здоровенными овчарками, — это обычная, чуть ли не повседневная картина значительной части моего детства. Иногда они садились и отказывались идти, тогда звучал лай озлобленных собак и команды с непременным матом не менее озверевших охранников. Потом раздавались предупредительные выстрелы, за которыми в случае неисполнения стрельба направлялась в первую шеренгу. Все поднимались, и шествие продолжалось. Эту картину весьма колоритно дополняли высокие бесконечные заборы «особых» лагерей с чередующимися вышками, из которых торчали стволы спаренных пулеметов.

Скрашивали эту безотрадную картину путешествия по окрестностям в поисках морошки, брусники и рыбалка с плотов в порту или на ближайших речках. Сколько себя помню, я всегда имел удочку и желание рыбачить. На плоты в порт можно было проникнуть в любое время, дырок для пацанов в любом заборе было предостаточно. На наживку шел кусочек любой рыбы, особенное удовольствие, восторг и зависть приятелей–рыбачков вызывала, оказавшаяся на крючке крупная треска. Эту норовистую рыбину не всегда удавалось выудить на плот. Почти праздником была поездка на рыбалку на горные речки. Мне было немногим более десяти лет, когда мы поехали в очередной раз ловить красноперку и ленков на реку Датту недалеко от Ванино. Ехать надо было на поезде почти всю ночь, а денег в большинстве случаев не было, поэтому мы забирались на самые верхние багажные полки и не высовывали оттуда носа до самого пункта назначения. Клев с вечера был хороший и утром обещал быть еще лучше. Мы поднялись до восхода солнца, краешек его только–только выглянул из–за ближайших сопок. По реке поднимался распластавшийся на ночь туман, все заполнялось светом, слышались первые робкие птичьи трели. И тут со станционного громкоговорителя (тогда на железнодорожных станциях висели огромные черные раструбы радио–динамиков) полилась чарующая музыка, полностью соответствующая рассветному настроению и во многом дополняющая его. Под льющуюся музыку вставало солнце, в просыпающейся природе разливался свет, текла вода, и вся природа, пробудившись, торжествовала. Именно в эти минуты мне захотелось узнавать и понимать музыку. Что до этого слышал мальчишка, выросший на далеких погранзаставах и в военных городках? Старенький патефон с примерно одинаковым набором пластинок: «Голубка», «Синий платочек», «Рио–Рита», «В Парке Чаир» … — это все замечательная песенная классика. Но тут я услышал совершенно другую музыку. После этого случая я стал внимательнее слушать радио. А через несколько лет я узнал, что очаровавшая меня мелодия — это «Утро» одного из великих композиторов Э. Грига. Вскоре меня еще более потрясло своей мощью начало 1–го концерта для фортепьяно Чайковского, потом появились «Серенада Солнечной долины», джаз, и с тех пор вся мировая музыка идет со мной по жизни.

Мне не удалось попасть в красногалстучную пионерию с первого раза. Учился я, в общем, неплохо, но терпеть не мог занудное чистописание. Если дома под материнским надзором и давлением с третьего–пятого раза через слезы и редкие подзатыльники мне приходилось аккуратно выполнять задание, то в классе это получалось очень редко. Пятерки перемежались двойками и в сумме к концу четверти оканчивались тройкой. К тому же я не отличался примерным поведением. Не быть пионером тогда не полагалось, быть не как все маленькому советскому человечку не могло и в голову прийти. Приходилось исправляться. И вот, наконец, я счастливый, полный гордости и достоинства шагаю, размахивая портфелем, из школы домой с развивающимся красным галстуком на груди, переполненный положительными эмоциями от торжественности обряда и данной пионерской клятвы на всю жизнь: быть для всех примером и честно и самоотверженно служить Родине. Эти события должны были запомниться надолго. Однако реальные жизненные перипетии сплелись так, что этот день остался чуть не самым памятным в моей можно сказать кипучей событиями жизни. Где–то на полпути к дому в животе начинаются непонятные бурления, вызывающие определенные позывы. Что сделал бы обыкновенный мальчишка: свернул в кусты и спокойно разрешил бы возникшую проблему. Но идет же пионер–всем ребятам пример. Как это он может на виду у всех, после только что данной клятвы, совершить такой непозволительный поступок. Идти становится все трудней, краска и мучительные гримасы заливают лицо юного «героя», но он мужественно терпит. На виду показался родной дом и возле него желанное небольшое строение с ромбическим отверстием на двери. Наступает самый трагический и полный драматизма момент: заведение оказывается занятым. Нервы, сдерживавшие необходимые мышцы и организм не выдерживают: штаны наполняются теплым и противным, глаза заливают слезы. Встретившая меня дома мама понимает, что это не слезы радости по поводу торжественного вступления в пионерию, принимает решительные меры и всячески успокаивает рыдающего «недостойного, слабовольного» пионера, что это вовсе не постыдный и вообще не поступок, а просто неприятный казус, о котором я вскоре и думать забуду. Оно так и случилось. Но случай был.