Судьба - [26]

Ошарашенный пияда-кази отступил.

Аманмурад затравленно огляделся, заметил висящую на стене плётку, сорвал её и принялся яростно хлестать кричащую Тачсолтан.

— Что за шум? — послышался со двора густой голос Бекмурад-бая. — Что там творится?… Выведи ев из кибитки! Убери её, чтоб ей навек онеметь!

Избитую Тачсолтан вытолкали за дверь. Она продолжала бесноваться и орать на дворе, пока несколько джигитов по приказу Бекмурад-бая, с трудом справившись с беснующейся женщиной, не связали её и, заткнув рот, не утащили в одну из пустых мазанок.

А в доме приступили к обряду венчания. Пияда-кази, сказав у порога приличествующие случаю традиционные формулы, спросил, обращаясь к Узук:

— Кому вы доверили быть вашим представителем при обручении?

Узук молчала.

Окружающие её женщины зашептали:

— Скажи, что доверяешь Кули-баю… Говори, кыз[24], скорее! Люди стоят, не заставляй их ожидать… Ну, как тебе не совестно?… Ай-я-яй… говори скорее!..

— Это вы стыдитесь, а мне нечего стыдиться, — прошептала Узук, впервые за всё время разлепив спёкшиеся, пересохшие губы. — Можете мне грудь разрезать и сердце моё передо мной положить — всё равно я не соглашусь на венчание… Лучше не мучьте ни себя, ни меня…

— Что ты говоришь, кыз, подумай! — наседала женщины. Все замуж выходят, но никто не ведёт себя так непристойно, как ты!..

— Не могу, сестрицы… видит бог, не могу… Пусть лучше душу из меня вынут… — Тяжёлый комок в груди Узук постепенно таял и уже готов был пролиться облегчающими слезами. Но в этот момент её грубо толкнула ногой жена Бекмурад-бая.

— И в самом деле из тебя надо душу вынуть! Не упрямься, девушка, не позорься!.. Противиться будешь — не душу, а глаза твои бессовестные вынут!

Взбешённый Аманмурад, у которого ещё не улеглось раздражение против жены, растолкал женщин и с силой ударил девушку по голове рукоятью плётки.

— Убей! — сказала Узук и закрыла глаза, сердце её снова сжалось в застывший комок. — Убей… Так будет лучше.

И окончательно выведенный из себя Аманмурад стал жестоко избивать её подкованными сапогами.

На бархате, которым снова укрыли голову девушки, показались тёмные пятна крови. Притихшие женщины прижались к стенам.

Наконец жена Бекмурад-бая легонько оттолкнула запыхавшегося деверя, обняла полуживую Узук.

— Отойди, Аманмурад, отойди!.. Ты что, рехнулся? Разве можно так обращаться с хорошей девушкой?… Утри лицо, моя козочка… Нельзя так мучить человека… Она сама согласится, правда, джаночка?. Зачем мы будем лишние страдания принимать… Чему быть, то будет — от судьбы никуда не денешься. Такая уж наша доля женская… Дай-ка я тебе вот здесь вытру… Сказала бы сразу, что согласна, и никто б тебя пальцем не тронул… Ну, скажи, душенька, что доверяешь Кули-баю…

— На куски меня режьте… не согласна… — с трудом пошевелила разбитыми губами Узук. — Не согласна… Перед богом… ответите… за мои страдания… Ах, не терзайте меня… Джан-эдже… родненькая… умираю я… — И она потеряла сознание.

Когда, обрызганная холодной водой, Узук пришла в себя, голоса женщин доносились до неё откуда-то издали. Девушке казалось, что она плывёт в каюке по Мургабу, как в тот раз, когда её, ещё совсем малышку, взял с собой на рыбалку Куванч-баба[25]. Лодка плавно качается, вверх, вниз, чуть кружится голова и брызги волн попадают на лицо. И плыть так надо далеко-далеко…

Девушка слизнула распухшим языком холодную каплю с губ и, напрягая сознание, попыталась уловить смысл долетающих до неё обрывков слов. «Не мучь… милая… так надо… доверяешь Кули-баю…» «Нет, — подумала Узук, — она не ощущала даже боли в избитом теле, — нет… нельзя… доверять Кули-баю…»

Вероятно, последние слова она произнесла вслух, потому что наклонившаяся над ней жена Бекмурад-бая вдруг выпрямилась и обрадованно воскликнула:

— Доверяет!.. Она говорит, что доверяет Кули-баю!

— Да-да… Доверяет! Мы слышали! — закивали женщины.

Это и решило исход дела. Пияда-кази не интересовался частностями, ему нужно было официальное согласие невесты, а невеста согласилась.

…Ох, ты, страшная ночь!.. Тяжёлая, тёмная, беспросветная… Для кого-то у тебя есть яркие, весёлые звёзды, шелест деревьев, журчанье воды… Кто-то вдыхает твои свежие запахи… Разве есть у тебя свежие запахи! Разве не вся ты, ночь, пропитана тошнотой, вонью гнилых зубов и прерывистым, душным, как преисподняя, похотливым дыханием?…

… Есть робкое, ласковое пожатие рук… Чуткие пальцы, коснувшись груди, испуганно отдёргиваются… Милый голос шепчет что-то невыразимо прекрасное, бесконечно дорогое… Ой!.. Нет ничего на свете!.. Ничего нет!.. Только кошмарная тяжесть, только ужас и острая боль… Вся огромная мрачная ночь навалилась на грудь, на живот, на голову — впору задохнуться от этой невыносимой зловонной тяжести…

…Был маленький свежий сад… Росисто сверкала трава, щебетали птицы, радуясь новому утру… Пун девая роза стыдливо опускала голову под нескромными поцелуями солнца… Увял сад… И птиц нет… И розу грубо сорвали чужие руки…

…На горизонте — тучи… Нет, это всадники скачут… Они скачут не по дороге — человеческая душа, девичья жизнь растоптана твёрдыми копытами скачущих коней… И солнце печёт невыносимо… злое, безжалостное солнце… Нет, не всадники. Это огромный двуглавый дракон ползёт по небу, застилает его, шипит зловещим шипеньем… Потускнели светлые дали… поникли цветы… высохли и растрескались арыки… Нет лугов, нет холмов, нет тюльпанов и маков — только солончаки да такыры… До самого горизонта… насколько хватает глаз…