Судьба - [103]

Утром Оразсолтан-эдже спросила:

— Ты чего такой хмурый, сынок? Спал плохо? А я хотела попросить тебя в город сходить, купить фунт масла. Завтра отцов день… Приготовить бы что-нибудь надо, хоть небольшие поминки устроить.

— А кто поминальную молитву прочтёт? Мы сами, кроме «аллах акбар» и «бисмилла», ничего незнаем. Если нам скажут прочти келеме[104], а то голову снимем, мы будем только глазами моргать, как глухонемой сын Ягмура-ага…

— Не болтай глупостей, сынок, грех так говорить… Пригласим муллу Сахи, внука ишана Аннаораза.

— Ай, что мулла, что ишан — оба свиньи.

— До плохого ты договоришься, сынок…

— Разве неправда? Когда умер отец, они зашли к нам хоть один раз? Не зашли, потому что у нас денег нет платить им. А когда зловредная старуха, мать Берды-бая умерла, которую десять леи могила ожидала, так они сразу побежали туда и почти целый месяц читали там молитвы.

— Ох-хо… верные твои слова, Дурды-джан…

— А сколько раз ты просила муллу написать заявление приставу! Написал? Если бы не Сергей, так и дивалы не разбирали бы наше дело. Почему пропадали твои заявления? А потому, что в городе есть армянин Абаныс, друг Бекмурад-бая. Ему все судьи знакомы, он их на деньги Бекмурад-бая покупает. Вот потому и потерялись твои заявления. Это мне Сары-ага объяснил, он всё знает. Ты просила, но твой топор камень рубил, потому что денег у нас нет, а им всем только деньги нужны.

— Конечно, сынок, деньги… Разве напрасно говорят, что, мол, пустой мешок стоять не будет? Надо было взятку дать, а взять её откуда?

— Ладно, мама, давай посуду для масла. Пойду, заодно развеюсь немного…

… До города Дурды дошёл быстро. Срезая путь к мосту через железнодорожную линию, он обогнул старые сараи и вышел на небольшие домики. В дверях некоторых домиков стояли призывно улыбающиеся женщины с открытыми лицами.

— Иди сюда, йигит! Есть хорошие девочки, ай молодые девочки!..

Дурды шарахнулся в сторону, не разбирая дороги, и чуть не наткнулся на Аманмурада, вышедшего из крайнего дома.

Из чайханы доносилась знакомая песня, которую сопровождали грустные, хрипловатые голоса двух тюйдуков. «Зайти, что ли, послушать?» — подумал Дурды, а ноги сами уже несли его к манящей двери.

Чайхана была битком набита, только возле певца и музыкантов имелось относительно свободное пространство.

Долго сидел Дурды, слушая сначала журчание тюйдука, потом — печальную, хватающую за сердце перекличку шелкострунных дутаров. Наконец и бахши, и музыканты утомились, замолчали. Дурды подумал, что надо пробираться к выходу, как его внимание привлёк спор. Черноусый джигит в красном халате, презрительно кривя надменное лицо, говорил своему соседу:

— Что мне враги! Плевать им в спину я хотел! Что мне от них прятаться? Где хочу, там и гуляю! У них глаза повылезают раньше, чем они до меня доберутся.

Дурды подвинулся поближе, пытаясь вспомнить, где он слышал этот резкий неприятный голос. Приятель джигита засмеялся:

— Вон, Чары, твой враг сидит! И глаза у него целы — ишь как вытаращился!.. Придержи их рукой, парень, а то они у тебя на землю упадут!

Дурды обомлел — говорящий указывал на него.

Кругом засмеялись. Черноусый насмешливо сказал:

— Таких сопливых врагов я хворостинкой убиваю!

Почти не сознавая, что он делает, Дурды, забыв посуду для масла, торопливо выбрался из чайханы. Вслед ему гоготали, неслись ядовитые выкрики… Так вот ты какой, убийца отца. Вот ты какой, похититель девушек!..

…Домой он пришёл уже в сумерках.

— Что поздно, сынок? — спросила Оразсолтан-эдже. — Купил масло?

— Нет масла, — ответил Дурды, — завтра утром куплю… Голова что-то разболелась… Постелила бы ты мне, мама…

Почти всю ночь Дурды ворочался с боку на бок. А когда заснул, увидел сон. Ему снилось, что он жарким летним днём едет на коне, бросив поводья на луку седла. Печёт солнце. В поле — пусто, даже скотина не пасётся, и сердце сжимается нехорошим, мучительным предчувствием.

Иногда с обочины дороги взлетают жаворонки и снова падают вниз, словно маленькие камешки. Кругом — ни звука, только шелест птичьих крыльев да мягкий стук конских копыт по пыли узкой тропинки.

Тропинка упёрлась в неезженную дорогу, заросшую чаиром и пыреем. Дурды нужно переехать на ту сторону дороги. Зачем, он не знает, но обязательно нужно. Он понукает коня, и вдруг навстречу ему выходит Узук — сестра. Лицо у неё опухшее, в грязи и крови, платье висит лохмотьями. «Милый братец, — говорит она, — я знала, что ты поедешь по этой дороге и с утра поджидаю тебя здесь. Посмотри, что сделали со мной злодеи! Они вырвали мне все волосы и сожгли моё сердце, а вместо него вложили мне в грудь ежа». И Дурды видит, что у сестры в самом деле нет её роскошных кос, голова гладкая и белая, как арбуз.

Узук раскрывает на груди платье. Дурды чувствует, как у него по спине бегут мурашки и больно колотится сердце: грудь сестры — зияющая чернота. Она запускает в эту черноту руку и достаёт оттуда жаворонка. Птичка сидит у неё на пальце и забавно кивает своим хохолком. «Вот, — говорит Узук, — возьми и продай его, купи себе большой котёл, а мне дай свою папаху». Она протягивает руку, и Дурды знает, что, если он отдаст ей свою папаху, случится что-то ужасное.