– Пойдемте, пожалуй, – согласился художник.
И они поплелись к бульварам. Никого не было видно на улицах. И странными, и неожиданными казались две эти тени, заблудившиеся в лунном городе. Все дома, казалось, умерли. Нигде не было видно огня.
– Это что такое? – спросил Вениамин, прислушиваясь к глухим и тяжелым звукам, которые откуда-то доносились время от времени…
– Стреляют из пушек, кажется, – заметил Николай, стараясь не терять хладнокровия.
– В самом деле – пушки.
Приятели пошли дальше, невольно стараясь держаться ближе друг к другу. Они обрадовались, когда, пройдя последний переулок, увидели, наконец, бульвар.
– Вот мы и пришли. Почти дома, – заметил весело поэт, вглядываясь в сеть обнаженных веток, посеребренных инеем и луною.
– Да. Почти дома. Только что это там чернеет, однако?
– В самом деле. Что такое? Я понять не могу.
– По-моему, бульвар перегорожен чем-то.
– Черт возьми! Это баррикады!
– Баррикады…
– Охота людям заниматься этой ерундой!
– Почему бы им не жить мирно?
– Но нас-то они пропустят, надеюсь.
– Жандармы нас не пропустили, однако.
– То жандармы, а революционеры пропустят.
– Вы думаете?
– Попробуем.
Когда приятели подошли к бульвару вплотную, они увидели, что боковые проезды и самый бульвар перегорожен проволокой, решеткой, завален какими-то ящиками, мусором, камнями и снегом. За этою изгородью расхаживало человек двадцать пять, иные с ружьями.
– Кто идет? – раздался чей-то строгий голос и к приятелям подошел высокий чернобородый человек с браунингом в руке.
– Мы – художники.
– Что? – не понял чернобородый.
– Художники мы, – повторил Николай и, помолчав, прибавил: – оружия у нас нет.
– Оружие найдется, – сказал высокий, – товарищ Семен! Дайте им по браунингу.
– Не надо. Зачем? – спросил недоумевая Вениамин.
– А вы разве не наши? Так вы кто же, черт возьми?
– Ах, не все ли равно? – сказал Вениамин, чувствуя, что он смертельно устал, – я сяду, пожалуй…
И он сел на опрокинутый ящик.
– Все ли равно или не все равно – это философия, а нам теперь некогда. Извольте взять браунинг и, если солдаты подойдут близко, палите в них. И вы тоже…
– А домой нам нельзя? – спросил Николай, недовольно хмурясь.
– Вот еще младенец какой! Что мы, для вас баррикаду будем разбирать, что ли?
– Нате вот, – сказал маленький человек, в меховой куртке, на кривых ногах, которого высокий назвал товарищем Семеном.
И он дал Николаю и Вениамину по браунингу. Луна побледнела на небе и ее не было видно среди облачного пепла. Земля и небо были закутаны теперь в серый шелк. Наступили томительные предутренние часы.
Через несколько минут Вениамину и Николаю казалось уже, что они давно, чуть ли не целую неделю, сидят за баррикадой. Все вокруг было знакомо: и этот товарищ Семен, на кривых ногах, который тянул коньяк из горлышка бутылки, и чернобородый дружинник, главарь, по-видимому, и молоденькая голубоглазая девушка с белою перевязью и красным крестом на ней; и каждая доска, живописно торчавшая в баррикаде, и этот красный флаг, водруженный наверху как знак вольности и мятежа…
Где-то затрещал барабан – сухо и четко.
– На места, товарищи, – крикнул чернобородый. И те, у кого были ружья, стали за баррикадой вплотную и приготовились стрелять.
Что-то трещало и дымилось около груды снега и камней, и как бы в ответ на этот треск и дым время от времени цокали то звонко, то тупо, ударяясь о баррикаду, солдатские пули.
– Что это с ним? – спросил Вениамин, заметив, что товарищ Семен как-то странно сползает на животе с баррикады.
Николай подошел к товарищу Семену и спросил:
– Что с вами? А?
Но товарищ Семен не отвечал.
Николай нагнулся над ним и заметил, что у него неподвижные глаза и губы.
– Как это странно всё, – пробормотал художник и вдруг пошатнулся.
Он упал на колени и замотал головой, как будто бы его душил воротник.
Но этого уже не видел Вениамин. Поэт лежал на спине раскинув руки. Правая нога его как-то неестественно дергалась. Над ним нагнулась голубоглазая девушка с белой перевязкою. А он, приняв ее за другую, шептал нежно: Маргарита…
1916
