Судьба человека. С любовью к жизни - [8]

Но как-то мне показалось, что мы ему не интересны. Я думала: «А вдруг он вырос из всего этого, как я когда-то из первого мужа?» – и боялась, что рядом есть молодые актрисы. Все, кто с ним снимался, все в него влюблялись, и дело тут не в красоте, а в человеческой харизме. Мне приходилось дома строить баррикады из мебели от поклонниц, чтобы они не ворвались в квартиру, я их боялась. Но он никогда мне не дал повода, звонил через каждые пятнадцать минут. Я ему как-то сказала: «Коленька, если ты полюбишь кого-то, ты мне скажи, я уйду, лишь бы ты был счастлив», – а он мне тогда ответил: «Девонька, ты сумасшедшая? Я ж однолюб, я только тебя люблю».

А вот мама Николая жила одна всю жизнь и растила его сама, вернее, он жил в интернате, а она работала за границей. Она думала, что, когда вернется, они будут жить вместе, он станет водить ее в театры, а тут появилась какая-то пигалица, которая стала его женой. Его мама всегда мне говорила: «Кто вы такая? Вы Шопена знаете? Вы знаете Пятую симфонию Чайковского?» – а я не оканчивала музыкальное училище. Она всегда ставила меня в какие-то рамки и говорила: «Да таких жен у него будет еще много». Это оскорбляло и унижало. Когда я привезла к ней Андрюшку, она посмотрела на него и сказала: «Не нашей породы, какой-то рыжий-конопатый, и не смей бить антикварную мебель ногой!» Я тогда забрала Андрюшу, мы вышли, и он сказал: «Мам, мне кажется, что эта тетя нас не любит». И Коля вступил в конфликт с мамой, поставив ей условие: «Если ты хочешь, чтобы я умер, останусь с тобой и умру здесь на коврике, но жить без нее и Андрюши я не могу. Выбирай». Она ответила, что не хочет с ним разговаривать, и выгнала его из дома. Он покрылся нервной экземой, я повезла его к доктору, мы мазали его лекарствами и пеленали в ткани. Однажды ночью я увидела, как он открывает окно, смотрит вниз с шестнадцатого этажа. Ему было очень плохо и тяжело, я сказала ему: «Коля, ты должен простить маму, она просто очень любит тебя и не хочет делить со мной, но распилить мы тебя не можем, поэтому мы найдем какие-то компромиссы. Ты должен пойти к маме и сказать, что ты ее безумно любишь и никогда не бросишь». Он это сделал.

Однажды я приехала домой, мама Коли сидела на кухне, а Андрюша в комнате. Я спросила, в чем дело, и сын сказал: «Она начала мне указывать, как делать задание, а я сам все знаю и сам могу сделать», – а она тогда ему ответила: «Ты упрямый, противный мальчик».

Я не могу сказать, что это была нелюбовь со стороны бабушки, потому что любая бабушка все равно испытывает какие-то чувства к своим внукам, просто у нее было свое понимание любви. Действительно она хотела вложить в меня все то, что она знала, те правила жизни, которые она ценила. Мы порой ругались и расходились по разным комнатам, но я набирался терпения, понимал, что это моя бабушка. Я был свидетелем очень теплых душевных разговоров, когда папа приходил после спектакля «Юнона и Авось» и час-два он подробно рассказывал бабушке, как прошел спектакль. И я понимал, насколько тесная связь между моим папой и бабушкой, и то, что папа чего-то достиг в жизни, это во многом заслуга Янины Евгеньевны.

Удивительно, что я и на папу, и на маму не похож, но очень похож на дедушку, папиного папу. В плане эмоций и темперамента я тоже на них не похож, поэтому и пошел по другому профессиональному пути, но я надеюсь, что это не растворится, а передастся моим детям. Я смотрю на Петю, моего сына, и в его походке, чертах лица, жестах прослеживается мой папа.

Андрей Караченцов, сын Николая Караченцова

– Я потом сама пришла к его маме и сказала: «Мы любим с вами одного и того же человека, вы его мама, я не могу вас разорвать. А меня он любит как его жену, родившую ему ребенка. Давайте как-нибудь договоримся, потому что, если вы когда-то заболеете, не он будет сидеть с вами, а я», – и когда у нее случился инсульт, так и было. Я бросила театр и сидела у нее в больнице, она умерла практически на моих руках. А потом приехал Колечка, он открыл дверь, увидел мои глаза, упал на колени и стал выть, как раненый зверь. Когда мы ее похоронили, я вернулась в театр, потому что была очень нужна Коле. На каждом спектакле, где был колокольный звон, у него начинался спазм. Мама была неотъемлемой его частью. Когда он ее лишился, то уделял моей маме столько же внимания. Он приезжал к нам на дачу, они оставались вдвоем, сидели, пили чай и разговаривали всю ночь. Внучку мы назвали в честь Колиной мамы – Янина, и когда я спрашиваю у мужа, кого он больше всех любит, он отвечает: «Я всех люблю, но Яниночку больше, потому что она похожа на меня и на маму».

Когда умерла моя мама, за телом приехали катафалк и милиция, я узнала, что случилось с Колей. Поехала в больницу, куда его доставили, открыла окна в машине и просто орала, орала, как раненый зверь. Когда вывезли окровавленный свитер, часы и кольцо, подаренные ему Иосифом Кобзоном на юбилей, залитые кровью ботинки, я вдруг подняла глаза и медсестры мне сказали: «Вы присядьте, попейте чайку. Начнется операция, и вы поедете спокойно». По их взгляду я поняла, что они уже вынесли ему смертельный приговор. Мою маму только увезли в морг, я подошла к Коле, обняла его и сказала: «Дурака не валять… Не бросать меня, не бросать! Маму похороню, приду к тебе, и мы встанем. Ты слышишь? Слышишь?» Возможно, что он меня услышал. Мы похоронили маму и стали бороться.