Судьба барабанщика. Хардроковая повесть - [28]

– Давно ли ты медитируешь? – поинтересовался он.

– Четвёртый день, – признался я.

– Вряд ли так мало, – задумчиво произнёс он. – Ты очень сильный медиум. Пожалуй, ты занимался этим и раньше, не вполне понимая смысл происходящего. До тех пределов, в которые погрузился ты сейчас, я в своё время смог проникнуть лишь на третий год усиленной медитации.

Наконец он улыбнулся, показал нам язык, поцеловал Славку в лоб, что меня  удивило, потому что Славка был совсем не маленький, и, тихонько насвистывая, быстро пошёл через площадку, старательно обходя копавшихся в песке маленьких ребятишек.

– Догадливый! – сказал я. – Только подошёл, глянул – и всё понял!

– Ещё бы не догадливый! – спокойно ответил Славка. – Такая уж у него работа. Товарищ Сталин других к себе не приближает.

– Что именно он преобразовывает? Военную технику или человеческое сознание?

– Разное, – уклончиво ответил Славка и с гордостью добавил: – Он очень хороший маг! Это он только такой с виду.

– Какой?

– Да вот какой! – смеётся и язык высунул… Ты думаешь, он молодой? Нет, ему уже сто сорок два года. А твоему отцу сколько? Он кто?

– У меня дядя… – запнулся я. – Он музыкант. Известный.

– А отец?

– А отец…  отец… Эх, Славка, Славка! Что же ты, искал, искал Пустынную Бесючку, а она прямо под тобой в песке четвёртого уровня Продолговатой Сферы прячется – и не видишь. Дави её, дави – то-то веселье сейчас будет!

Бесючка, подгоняемая сильными славкиными энергетическими разрядами и крохотными моими, завертелась как юла и тревожно вглядывалась люминесцирующей мордочкой в кроваво-красное небо своей реальности, не понимая, что происходит.

Через смех я кусал губы от обиды. Сколько ни говорил я себе, что теперь должен быть честным и правдивым, – язык так и не поворачивался сказать Славке, что отец у меня осуждён за растрату.

Вдруг резко возникло бушующее море с чёрной скалой. Она стремительно приблизилась, и отец-Прометей внятно и разборчиво произнёс, глядя мне в глаза:

– Ритм очень прост, Серёжа. Хитрость только в переходах – должен возникнуть эффект наслоения и стены барабанного звука. Но самое главное – эмоция. Абсолютный протест. Бунт. У тебя получится, я знаю. Скучаю, люблю. Встретимся. 

На другой день дядя вызвался проводить меня в гости к Славке. Славка жил далеко. Домик они занимали красивый, небольшой – в одну квартиру.

Встретили нас Славка и его бабка – старуха хлопотливая, древняя, говорливая и добродушная. Было ей лет триста – в семьях магов все долгожители – но выглядела она не больше, чем на шестьдесят. Дядя попросил подать ему через окно воды, но бабка пригласила его в комнаты и предложила квасу.

Дядя неторопливо пил стакан за стаканом и, прохаживаясь по комнатам, похваливал то квас, то Славку, то Славкину светлую, уютную квартиру. Он был огорчён тем, что не застал Славкиного отца дома, и через полчаса ушёл, пообещавшись зайти в другой раз.

Едва только он ушёл, бабка сразу же заставила меня насильно выпить стакан молока, съесть блин и творожную ватрушку, причём Славка – нет, чтобы за меня заступиться, – сидел на скамье напротив, болтал ногами, хохотал и подмигивал.

Потом он мне показал свой альбом открыток. Это были не теперешние открытки, а старинные, диковинные. Напечатанные на козьей коже, ничуть не полинявшие, они рассказывали о далёких днях зарождения человечества.

Вот на одной из них стоит обнажённый мужчина. По всей видимости, это Адам, прародитель человечества. В руках его блестит иссиня-чёрный топор. Небо над ним синее, земля, деревья и трава – чёрно-синие. У ног Адама расколотый череп причудливого, фантастического существа: человек-победитель вступил во владение окружающей реальностью, отныне всё в ней обязано подчиняться ему. На мужественное лицо кровавыми полосами падают лучи огромной пятиконечной звезды, мерцающей в небесах.

– Это очень редкая открытка, – бережно разглаживая её, объяснил мне Славка. – Она существует в единственном экземпляре. Это учитель учителя моего отца, всемогущий итальянец Леонардо Да Винчи, путешествуя по времени, сделал собственными руками фотоснимок нашего пращура Адама. Только Леонардо подчинил себе время и мог оказаться в любой его точке. Теперь его тайна утеряна. 

Ну и вот эта тоже попадается не часто, хотя уже на фотобумаге. Тут, смотри, со стихами: «Гей, гей! Не робей!» Видишь, это красные отряды, особенные какие-то, туда не всех брали, гонят Юденича. А вот без стихов… Тоже гонят. А это всадник в бой мчится. Отстал, должно быть. А на небе тучи… грозные знамения… А это просто так…  девчонка с наганом. Комсомолка, наверное. Видишь, губы сжала, беляку дуло к виску приставила, а глаза весёлые. Они теперь повырастали. У мамы подруга есть, Комкова Клавдюшка, тоже там была… Э-э, брат! Погоди, погоди! – рассмеялся вдруг Славка. Закрыв ладонью альбом, он посмотрел на меня, потом опять в альбом, потом схватил со столика зеркало. – А это кто?

Передо мной лежала открытка, изображавшая совсем молоденького паренька в такой же, как у меня, пилотке. У пояса его висела кобура, через шею был перекинут ремешок барабана.

– Как кто? Сигналист-барабанщик! Тут так и написано.