Судьба барабанщика. Хардроковая повесть - [26]

А вот, стоп!.. Я сжал и подвинул к глазам газету. А вот… ищут  меня… «Разыскивается мальчик четырнадцати  лет, Сергей Щербачов. Брюнет. На виске возле левого глаза родинка. Сообщить по телефону 8-900-555-48-64».

«Так, так! Значит, вернулась Валентина. Телефон не наш, не домашний, значит, ищет милиция».

Трясущейся рукой я подвинул дорожное дядино зеркальце.

Долго и тупо глядел. «Да, да, вон он и я. Вот брюнет. Вот родинка».

«Разыскивается…» Слово это звучало тихо и приглушённо. Но смысл его был грозен и опасен.

Вот они скользят по проводам, телеграммы и электронные письма: «Ищите! Ищите!.. Задержите!»

Вот они стоят перед начальником, спокойные, сдержанные агенты разведки. «Да, – говорят они, – товарищ начальник! Мы найдём гражданина Сергея Щербачова, четырнадцати лет, брюнета, с родинкой, – того, что выламывает ящики и продаёт старьёвщикам чужие вещи. Он, вероятно, живёт в каком-нибудь городе со своим подозрительным дядей,  например в Киеве, и мечтает безнаказанно поступить в хардроковую школу, чтобы посещать с концертами разные страны. Этот лживый барабанщик, которого давно уже вычеркнули из списков четвёртого отряда, вероятно, будет плакать и оправдываться, что всё вышло как-то нечаянно. Но вы ему не верьте, потому что не только он сам такой, но его отец осуждён тоже».

Я швырнул зеркало и газету. Да! Всё именно так, и оправдываться было нечем.

Ни возвращаться домой, ни попадать в исправительный дом я не хотел. Я упрямо хотел теперь в хардроковую школу. И я решил бороться за своё счастье.

Насухо вытер я глаза и вышел на улицу.

Постовые милиционеры, дворники с бляхами, прохожие с газетой – все мне теперь казались подозрительными и опасными.

Я зашёл в аптеку и, не зная точно, что мне нужно, долго толкался у прилавка, до тех пор, пока покупатели не стали опасливо поглядывать на меня, придерживая рукой карманы, и продавец грубо не спросил, что мне надо.

Я попросил тюбик хлородонта, презерватив (чтобы оправдать ожидание аптекаря) и поспешно вышел.

Потом я очутился возле парикмахерской. Зашёл.

– Подкоротить? Под машинку? Под бокс? Под бобрик? – равнодушно спросил парикмахер.

– Нет, – сказал я. – Бритвой снимайте наголо.

Пряди тёмных волос тихо падали на белую простыню. Вот он показался на голове, узкий шрам. Это когда-то я разбился на динамовском катке. Играла музыка. Катались с Ниной. Было шумно, морозно, весело…

Уши теперь торчали, и голова стала круглой. На лице резче выступил загар.

Вышел, выдавил из тюбика немного зубной пасты, смазал на виске родинку. Брови на солнце выцвели: попробуй-ка разбери теперь, брюнет или рыжий.

Сверкали на улице фонари. Пахло тёплым асфальтом, табаком, цветами и водой.

«Никто теперь меня не узнает и не поймает, – думал я. – Отдаст меня дядя в хардроковую школу, а сам уедет в Ленинград… Ну и пусть! Буду жить один, буду стараться, повышать мастерство. А на всё прошлое плюну и забуду, как будто бы его и не было».

Влажный ветерок холодил мою бритую голову. Шли мне навстречу люди. Сторонились. Косились недоброжелательно, особенно черноволосые и носастые. Но никто из них не знал, что в этот вечер твёрдо решил я жизнь начинать заново и быть теперь человеком прямым, смелым и честным.

Было уже поздно, и, спохватившись, я решил пройти домой ближним путём.

Темно и глухо было на пустыре за церковной оградой. Оступаясь и поскальзываясь, добрался я до забора, пролез в дыру и очутился в саду. Окна нашей комнаты были темны – значит, дядя ещё не возвращался.

Это обрадовало меня, потому что долгое отсутствие моё останется незамеченным. Тихо, чтобы не разбудить внизу хозяев, подошёл я к крылечку и потянул дверь. Вот тебе и раз! Дверь была заперта. Очевидно, они ожидали, что дядя по возвращении постучится.

Но то дядя, а то я! Мне же, особенно после того, как я сегодня обидел карлика, стучаться было совсем неудобно.

Я разыскал скамейку и сел в надежде, что дядя вернётся скоро.

Так я просидел с полчаса или больше. На траву, на листья пала роса. Мне становилось холодно, и я уже сердился на себя за то, что не отрубил курице голову. Экое дело – курица! Подумаешь – чёрная месса! Все имеют право на причуды. А вдруг вот дядя где-нибудь заночует, – что тогда делать?

Тут я вспомнил, что сбоку лестницы, рядом с уборной, есть окошко и оно, кажется, не запирается.

Я снял сандалии, сунул их за пазуху и, придерживаясь за трухлявый наличник, встал босыми ногами на уступ. Окно было приоткрыто. Я вымазался в пыли, оцарапал ногу, но благополучно спустился в сени.

Я лез не воровать, не грабить, а просто потихоньку, чтобы никого не потревожить, пробирался домой. И вдруг сердце моё заколотилось так сильно, что я схватился рукой за грудную клетку. Что такое?.. Спокойней!

Однако дыхание у меня перехватило, и я в страхе уцепился за перила лестницы. Тихонько поднялся я наверх – и опять стоп!

Не из той комнаты, где жил я, и не из той, где жили дядя с Яковом, а из пустой, которая выходила окном к курятнику, пробивался через дверные щели слабый свет. Значит, дядя уже давно был дома.

Прислушался. Разговаривали двое: дядя и кто-то незнакомый. Старика Якова, по всей видимости, не было.